Глава 68. У правды, как и у монеты, две стороны

Шёл час Дракона (около семи утра), и Сеул пробуждался под мягким светом осеннего солнца. Город медленно оживал: слышались скрип телег, далёкий гул рынка, шаги спешащих прохожих. Улицы, устланные багрянцем и золотом опавших листьев, казались окутанными тихой торжественностью.

Ли Су Иль, советник короля по управлению малыми странами, и Ли Ён, его секретарь и приёмный сын, ехали к дворцу в паланкинах. Мягкий скрип носилок и размеренный ритм шагов носильщиков сопровождали их путь.

Ли Ён слегка отодвинул ажурную шторку паланкина. В небольшое окошко он увидел, как тёплый свет ложится на крыши домов, покрытых тёмной черепицей, а лёгкий ветерок играет с хризантемами за изгородями. Их лепестки дрожали, будто стараясь удержать последние тёплые дни уходящей осени.

Молодой секретарь вдохнул полной грудью. Воздух был свеж, но не студёный — он всё ещё хранил в себе прозрачную ночную прохладу, пропитанную запахами увядающей листвы и влажной земли, но уже начинал перемешиваться с тонкими нотками угля из печей, где разжигали утренний огонь.

Несмотря на ранний час, улицы Сеула были полны жизни. Рынок Чхонгечхон просыпался: глухо постукивали лотки, скрипели тележки, плескалась вода в сточных канавах, доносились отдельные голоса торговцев, раскладывающих товар. Повара уличных лавок готовились к работе, подбрасывая щепки в жаровни под воками, в которых уже потрескивало масло.

Внутрь паланкина ворвался тёплый аромат жареного риса — с пикантными нотками поджаренного кунжута, раздавленного и обжаренного чеснока, свежей зелени и сушёных водорослей.

Откуда-то тянуло запахом свежей рыбы, недавно привезённой из Инчхона. Пряные ароматы кимчхи, бобовой пасты, каштанов и угля вплетались в эту утреннюю симфонию, возбуждая вкусовые рецепторы у немногочисленных прохожих, спешащих по делам в этот ранний час.

Издалека доносился приглушённый звон колокольцев храма Чогеса, словно предвещая важность дня. Над крышами пронеслась стайка воробьёв, весело перечирикиваясь, отчего молодой человек невольно улыбнулся.

Сеул был деловито красив в этот час. Торговцы, спешащие горожане, повара, разогревающие воки с маслом, торопящиеся прохожие — всё подчинялось единому ритму Чосон. Этот ритм — «пали-пали» («быстро-быстро») — разливался фоном, нарастающим гулом утренней спешки.

Он прикрыл штору, но тёплый запах еды уже успел осесть внутри паланкина. Его сердце билось ровно, в такт шагам носильщиков по старинной каменной вымостке, по которой веками проходили такие же паланкины.

Когда паланкины миновали подножие холма Инван, запахи переменились: повеяло мхом, старым деревом и тонким ароматом благовоний — кто-то уже зажёг палочки у домашнего алтаря, отправляя утренние молитвы в небо.

Закрыв глаза, Ли Ён начал дышать медленно, будто медитируя. Но, несмотря на сытный завтрак, ароматы риса и приправ не отпускали — они будто нарочно сбивали дыхание и уводили мысли в сторону, мешая сосредоточиться перед важной встречей.

Он всё-таки сумел собраться. В данный момент он вспомнил слова, которые он услышал на Цусиме от Тадамасы и Амико-сан. Правда, скрытая от него всю жизнь, теперь стала неотъемлемой частью его сущности: по крови он был японцем, но... всего лишь на три четверти. Эта мысль, словно эхо, повторялась в его голове, сталкиваясь с вопросами, на которые он до сих пор не знал ответов.

Ли Ён крепче сжал ладони, скрытые в складках ханбока. Его взгляд опустился на шёлковую ткань коленей, но перед глазами всплывали лица Тадамасы и Амико-сан, их слова, связанные с его происхождением, сказанные сначала намёками, а потом открыто, оставили глубокий след, в его метущейся душе.

Его настоящий отец, Масаюки Кобаяси, японский дипломат, который когда-то давно вырастил его, но воспоминания о нём стёрлись из-за пережитого нападения. А мать, Киёко Кобаяси, «инчин но чи», была для него загадкой — её лицо он помнил из детских снов: то улыбающейся, то умирающей, то затянутой дымкой. Эти образы были яркими, до мельчайших деталей.

И, всё-таки, благодаря матери, в его крови текла корейская кровь. Да пусть, он всего лишь на четверть кореец, но есть ещё его приёмный отец, Ли Су Иль.

После усыновления Ли Ён, тогда ещё маленький мальчик, которому было всего пять лет, не сразу, но постепенно начал погружаться в корейскую культуру.

Ему в этом помогали окружающие, но не только его приёмный отец, но и верный и заботливый наставник Чун Су. А ещё его корейские друзья, которые относились к нему уважительно не только потому, что он был их «маленьким господином», а потому что приёмный отец и наставник сумели создать вокруг него атмосферу искреннего уважения и защищённости.

Даже слуги в резиденции отца, сперва настороженные в общении с ним, со временем, прониклись к нему теплом и доверием, также окружив его защитой.

Сначала неосознанно, а позже, осознав, на что пошёл его приёмный отец, усыновив его, Ли Ён стал, в душе, считать себя корейцем. Преданность Ли Су Иля своему государю и Чосону стала для него примером. Он тоже захотел быть полезным стране, в которой вырос, и пошёл по стопам отца, занявшись дипломатической работой.

С огромным удовольствием он помогал приёмному отцу — переводил договоры и официальные документы, отправляемые в Японию, а на переговорах с японскими дипломатами и торговыми миссиями профессионально выполнял устный перевод. Он умел сглаживать недопонимания, устранять шероховатости и тем самым усиливал позиции корейской стороны.

Ли Ён, с детства, сопровождал отца в его скучных поездках по провинциям. Рядом с ним всегда был Чун Су, его верный и надёжный охранник, который стал, словно его тенью, не оставляя сначала мальчика, а потом подростка и юношу, без присмотра.

Вскоре скучные поездки, превратились для Ли Ёна в увлекательную игру, когда отец предложил ему по поведению местных чиновников, по первым переговорам, поведению, словам, жестам, ему необходимо было определить результаты переговоров — на какие уступки готовы пойти провинции и какие требования они выдвинут за эти уступки.

Разумеется, сначала он часто ошибался. Но со временем, проанализировав свои промахи, стал распознавать типичные поведенческие черты: корейцы, в большинстве своём, не скрывали эмоции, легко выдавали раздражение, обиду, удивление, что облегчало анализ молодого человека.

Гораздо труднее было вести переговоры с японцами. Представители Империи Ямато, особенно официальные, тщательно контролировали всё: мимику, взгляд, жестикуляцию, и, главное, слова. Они говорили сдержанно, как будто каждое произнесённое ими слово было заранее взвешено и утверждено их внутренним цензором.

Проблемой для понимания их реакций становился... его собственный совершенный японский язык и манера поведения. Он был по-японски точен и корректен, что сбивало с толку чопорных японских дипломатов.

Если в переговорах участвовал обычный корейский переводчик, надменные японцы иногда позволяли себе скрытые насмешки, и, расслабившись, становились более откровенными, но только не в случае с Ли Ёном — нет. Если они и не считали его равным, то уж точно слишком своим, слишком узнаваемым, чтобы расслабившись проявить своё пренебрежение.

И всё же, со временем, он научился замечать больше, чем слышал. Не впрямую, не открытым взглядом, а боковым зрением, как учил его Чун Су: наблюдать так, чтобы не обидеть.

Постепенно он начал улавливать лишний вздох, едва заметную заминку перед поклоном, неуместное расправление идеально выглаженного рукава. Казалось бы, всё было вежливо, холодно и чётко, но под этой безупречной вежливостью пряталась нервная дрожь дипломатической машины Империи Ямато — машины, не терпящей неожиданностей.

Переговоры с японцами напоминали сеанс иллюзиониста и его приёмный отец, Ли Су Иль, не раз говорил:

— «Смотри не туда, куда указывает палец, а туда, куда направлен ум говорящего или — «Японец врёт не словами, а их отсутствием».

Именно поэтому в Пусанском Вэгване ему было относительно просто вести переговоры — он знал правила игры. Ну… за исключением тех случаев, когда в беседу вмешивалась Амико-сан — истинная хозяйка офиса.

С ней переговоры шли… иначе. Они превращались в светскую беседу, где смысл прятался в полутонах, а удар наносился не напрямую, а как бы между прочим, хорошо завуалированными намёками.

Ли Ён вспомнил один эпизод: её взгляд, перед которым невозможно было устоять и фраза, произнесённая неожиданно, почти интимным тоном, звучала странно и сбила его с толку, настолько, что он закашлялся и покраснел, не сразу поняв, была ли это провокация или проверка.

К счастью, в тот момент, он вышел из ситуации достойно, но именно тогда молодой посол впервые всерьёз задумался о том, какова сила женщины в политике.

Быть может, потому что в официальной японской дипломатии того времени женщин не допускали к переговорам, у него попросту не было возможности выработать «алгоритм» поведения в таких случаях.

Он умел читать мужчин: чопорных, выдрессированных, с предсказуемыми реакциями. Но женская манера — мягкая, обволакивающая, с неожиданными паузами и почти невидимыми акцентами — выбивала его из привычной логики.

Мысли Ли Ёна вновь вернулись к приёмному отцу. Он уже понял: тот намеренно откладывает разговор о его происхождении до встречи с королём. Но что могло значить это ожидание?

Напряжение перед предстоящей встречей поднималось в груди, словно волна, готовая захлестнуть разум. Ли Ён заставил себя глубоко вдохнуть, стараясь сохранить спокойствие. «Почему сейчас? Почему я должен узнать всё именно в присутствии короля?» — мелькнула тяжёлая, пронзительная мысль, но он тут же подавил её — он привык доверять методичности и осторожности отца. Это внушало уважение... но не приносило покоя.

Дипломатическая поездка в Пусан открыла перед ним новую правду: он — не тот, кем считал себя всю жизнь. Японское происхождение, намёки Амико-сан и Тадамасы о «возвращении домой», а затем и прямые рассказы о погибших родителях — всё это перевернуло его представление о прошлом. Он всё чаще задавался вопросом: к какой стране он принадлежит? К Королевству Чосон, где он вырос и с детства впитывал её культуру? Или к Империи Ямато — той, к которой его с малых лет учили испытывать ненависть, но чья культура, по необъяснимой причине, всегда вызывала в нём искренний интерес?

Но, что тревожило сильнее всего — имеет ли он право, будучи японцем, представлять королевский двор Чосона? Принимать участие в решениях, от которых зависит судьба страны, в которой он вырос, к которой он был привязан и чьи интересы был отправлен защищать... не по рождению, а по доверию.

Мотивы короля и приёмного отца были ясны — он был послан как «дар» японской стороне. Ни жемчужина размером с кулак, преподнесённая главе Пусанского офиса, ни тяжёлый, но изящный трёхлапый золотой дракон, подаренный даймё, не могли изменить жёсткую позицию Японии по вопросу дани.

И, только он — Ли Ён, сын японского дипломата Масаюки Кобаяси — мог повлиять на ход переговоров. Пусть не снизить, но хотя бы не допустить увеличения требований. Он добился этого, но привкус горечи остался. Горечь от того, как именно было всё решено — без него и за него.

Посетив Цусиму и встретившись со своим дедом — даймё клана Со, он получил не только признание, но и поддержку. И дед, и его наследник, единственный сын Такэхиро, пообещали бросить все силы клана на поиски правды — о гибели родителей и предательстве, которое изменило судьбу ребёнка, впоследствии ставшего корейским дипломатом.

И, странным образом, именно любовь к Соре-тян, вспыхнувшая во время миссии, не помешала, а помогла. Воспитанная Амико-сан, Сора впитала её мудрость и стойкость.

Она стала для него не просто помощницей, а тем, кто был готов встать рядом даже в самые опасные моменты. Её слова — о выборе между происхождением и долгом с одной стороны и истинной привязанностью с другой — стали для Ли Ёна маяком. Тем светом, что будет вести его сквозь штормы внутреннего выбора и бури душевных сомнений.

Его взгляд задержался на складках одежды. Он знал: он никогда не выглядел как остальные корейцы. Учителя и сверстники, пусть и нечасто, напоминали ему об этом — о его «не-корейской» внешности. Черты лица были чуть резче, глаза — иной формы.

Но один-единственный разговор с приёмным отцом развеял все сомнения молодого Ли Ёна. Теперь же, глядя на собственное отражение, он видел в нём наследие, от которого нельзя было отвернуться.

Ветер чуть приподнял штору паланкина, и он мельком увидел улицу. Люди сновали туда-сюда, погружённые в свои заботы, не обращая внимания на паланкин. Для них он был всего лишь секретарём советника, обычным чиновником. Никто из них не знал, кем он был на самом деле, но знал ли он сам?

Он закрыл глаза, пытаясь найти покой в буре мыслей. Для него не существовало выбора между Ямато и Чосоном. Чосон — это его дом, земля, где он рос и где его учили любить, верить, защищать. А Ямато… всегда казалась чужой, далёкой, враждебной, но теперь неожиданно стала частью его сути — неоспоримой и неизбежной.

«На три четверти японец…» — снова мелькнуло в сознании. Но он тут же оттолкнул эту мысль, как ненужный груз. «Кто я, если не тот, кем я стал через свои поступки?»

Его пальцы невольно сжались в кулак. Вопросы о крови, о родине, о настоящем месте в этом мире — всё ещё жили в нём, но сейчас, перед встречей с королём, важнее было другое: не кем он родился, а кем он стал, и, что он готов был сделать ради тех, кто верит в него.

Когда ворота дворца, украшенные замысловатой резьбой, начали вырисовываться вдали, сердце Ли Ёна замерло. Это был не просто очередной государственный приём. Сегодня он должен был встретиться не только с королём, но, возможно, и со своей собственной судьбой.

Слуга, сопровождавший паланкин, приподнял занавеску. Ли Су Иль первым вышел наружу, расправляя складки чёрного халата. Его движения были неспешными, плавными — словно часть привычного утреннего ритуала.

Ли Ён, следуя за приёмным отцом, спрыгнул на землю чуть быстрее, чем хотелось бы, но тут же выпрямился, стараясь держаться так же уверенно.

Советник на мгновение задержался у ворот, окинув взглядом массивные створки, украшенные золотым орнаментом и гербом короля. Ли Ён заметил, как отец едва заметно нахмурился, прежде чем направиться вперёд, не дожидаясь приглашения.

Слуги короля молча поклонились, показывая путь во двор. Ли Су Иль кивнул им коротко, не сбавляя шага. Ли Ён спешил за ним, стараясь сохранить осанку и дыхание, как учили.

Тишина дворца казалась почти глухой, прерываемой только стуком шагов да шелестом одежды. Вдалеке доносилась флейта, но её звук был слишком далёким, чтобы успокаивать — скорее, он напоминал о чём-то тревожном, неуловимом.

Ли Ён украдкой осматривался: стены, колонны, лица стражников — всё казалось строгим, будто чужим, холодным. В этом пространстве всё было подчинено одному: власти.

У входа в тронный зал двое стражников скрестили копья, словно проверяя намерения. Один из них сразу узнал советника, шагнул в сторону и отступил. Ли Су Иль не удостоил его взглядом.

Двери зала начали медленно открываться. Ли Ён почувствовал, как внутри всё сжимается — не страх, но почти физическое напряжение. Отец на мгновение остановился, обернулся через плечо и коротко взглянул на него. Ли Ён кивнул. Он не был уверен, что это придаст сил. Но другого пути не было.

Зал встретил их холодной тишиной, разбавленной лишь негромким шорохом тканей. Король сидел в центре, возвышаясь на троне, окружённый советниками. Ли Су Иль сделал шаг вперёд и склонился в глубоком поклоне. Ли Ён повторил движение, стараясь быть максимально точным.

— Поднимитесь, Советник, — раздался голос короля. Он был спокоен, но в этой спокойности чувствовалась сила, не допускающая пререканий.

Ли Су Иль выпрямился неспешно, уверенно и спокойно взглянул на своего монарха. Ли Ён краем глаза наблюдал за приёмным отцом, стараясь уловить ту самую уверенность, которая сейчас была ему жизненно необходима.

— Господа, — снова прозвучал голос короля, чуть громче, но всё так же сдержанно. Он не повернулся к придворным, но в каждом его слове чувствовался приказ, не нуждающийся в пояснениях: — Я прошу оставить нас наедине — с Советником и его секретарём.

В зале повисла короткая, тяжёлая пауза. Затем зашелестели одежды, раздался глухой шум двигающихся подушек и шагов. Советники, министры, приближённые один за другим поднимались с колен, кто-то безразлично, кто-то с недовольной складкой губ.

Ли Ён почувствовал на себе взгляды — мимолётные, скользящие, равнодушные. Но были и другие, те, что задерживались дольше, и разглядывали его и советника через призму зависти, страха или неприязни. Он старался не встречаться с ними взглядом и Ли Ёну просто хотелось, чтобы они побыстрее ушли, оставив их с отцом наедине с Королём.

Шаги придворных гулко разносились под сводами зала, которые один за другим удалялись, покидая помещение. Пока, наконец, остался лишь тихий шелест одежды и зал наполнился живой, но напряжённой тишиной, как струны кото, натянутые перед началом игры.

Ли Ён опустил взгляд и почувствовал, как напряжение перед беседой снова поднимается, словно прилив и накатывает волна за волной.

Ли Су Иль выпрямился, стараясь смотреть твёрдым взглядом, но в нём читалась тень усталости. Он чувствовал, насколько сложным и важным будет этот разговор.

— Ваше Величество, — начал советник негромким, но уверенным голосом, склонившись в поклоне. Он выждал, пока король жестом позволил говорить, и продолжил: — Моё решение воспитать Ли Ёна не было спонтанным. Это был долг, который я принял осознанно. Я понимал, что этот мальчик несёт в себе не только личную трагедию, но и возможность... Возможность объединить две культуры. Два мира.

Король, слегка склонив голову набок, молча всматривался в лица обоих. Его голос, когда он заговорил, был глубок и нетороплив: — А что скажет нам молодой человек?

Ли Ён, стоявший чуть позади приёмного отца, поднял взгляд. Сердце его сжалось, но в словах короля была не угроза, а спокойная сила. Он сделал шаг вперёд, поклонился низко.

— Ваше Величество, если позволите, я хотел бы обратиться к отцу.

Король кивнул. Тогда Ли Ён выпрямился и произнёс спокойно, твёрдо, глядя прямо на Ли Су Иля:

— Отец, я благодарен вам. Вы укрыли меня не только как отец, но и как дальновидный человек. Вы защитили меня, маленького мальчика, за которым охотились убийцы, убившие моих родителей. Но, теперь, зная правду, которую я узнал на Цусиме, я хотел поблагодарить вас искренне, здесь, в присутствии Его Величества.

Он поклонился снова, медленно и сдержанно. В зале повисла тишина. Ли Су Иль, не ожидавший столь прямых слов от приёмного сына, чуть опустил глаза, а затем сдержанно кивнул, на мгновение задумавшись, и лишь потом заговорил:

— Ли Ён… Ты всегда был для меня сыном. Ты знаешь, что я приехал в монастырь Хэинса, чтобы оплакать свою жену и нерождённого сына. Но, увидев тебя… я понял: ты был дарован мне Буддой, не как замена погибшему, нет, а, как истинный сын.

Он посмотрел на Ли Ёна, который слушал молча, лишь иногда кивал, не отводя от него взгляда.

— Да, я признаю: когда увидел тебя впервые… — Ли Су Иль бросил короткий взгляд на короля, затем снова посмотрел на юношу. — Я сразу узнал черты твоего отца — японского дипломата Масаюки Кобаяси. Я видел его всего один раз... но его взгляд остался в моей памяти, — он замолчал на миг, — к сожалению, я не знал его близко, но он был тем человеком, который связывал Королевство Чосон и Империю Ямато.

Советник посмотрел на Короля, который сидел, задумчиво глядя на молодого секретаря. — Я не могу скрыть, что с того момента, как тебя увидел, — продолжил Ли Су Иль, — я понял, что ты был рождён не для простой жизни и на тебе лежит высокая и трудная миссия. Я молился, чтобы ты сам выбрал, как её исполнить.

— Ли Ён, есть ли у тебя вопросы? — неожиданно вступил в разговор король.

Ли Ён едва заметно вздрогнул, но быстро взял себя в руки. Сделав шаг вперёд, он сдержанно поклонился:

— Ваше Величество, если позволите… У меня есть несколько вопросов — Он чуть помедлил. — К моему отцу... Простите... к вашему советнику, Ли Су Илю.

Молодой человек поднял взгляд, стараясь говорить спокойно, но его голос всё же дрогнул, выдавая волнение, которое он хотел скрыть. — Отец, простите, что задаю вам этот вопрос… Но, если вы узнали во мне Масаюки Кобаяси, почему вы не запросили Пусанский Вэгван или Цусиму?

Ли Ён пристально смотрел в глаза приёмному отцу, стараясь уловить в них ответ, но советник не отвёл взгляда и ответил спокойно:

— Сын, первое, что я сделал, когда узнал в тебе Масаюки Кобаяси, — я спросил настоятеля храма, посылали ли они какие-либо запросы о пропавшем дипломате.

Ли Су Иль слегка наклонил голову и вздохнул:

— Он сказал, что дважды отправлял запросы в Пусанский офис. А поскольку, ты уже сам знаешь, Цусима ведёт свои дела через него, напрямую писать на сам остров смысла не было. Я и сам лично отправил несколько запросов, но, к сожалению, мы так и не получили ответа.

— Но почему?.. — растерянно спросил Ли Ён.

— Честно — я сам не понимаю. У самого настоятеля... — он на мгновение замолчал, подбирая слова, — по понятным причинам, было сложное отношение к японцам.

— Клан Со, которому принадлежит Цусима, считался у нас самым разумным. Они не поддержали Имджинской войны и, как ты помнишь, по сути, сорвали её, прекратив поставки продовольствия и припасов Тоётоми Хидэёси.

— Мне казалось, что исчезновение японского дипломата должно было бы встревожить хотя бы власти Ямато… Но, как я уже сказал, на все наши запросы мы не получили ни ответа, ни реакции. Только после этого я и решился усыновить тебя.

Видя растерянность во взгляде Ли Ёна, Ли Су Иль мягко добавил:

— Прости, сын. Думаю, ответы на свои вопросы ты сможешь найти в Пусанском офисе или на самой Цусиме. Я рассказал тебе всё, как было.

Ли Ён кивнул, принимая слова отца и немного отступил. Но спустя мгновение задал ещё один вопрос:

— Благодарю вас, отец… Простите за ещё один вопрос. Почему вы не сказали мне правду раньше?

Он снова взглянул ему в глаза. Взгляд Ли Ёна был одновременно уверенным и уязвимым. Краем глаза он заметил, как король, не нарушая молчания, с интересом перевёл взгляд на советника. Ли Ён почти не сомневался, что монарх уже знал эту историю, но сейчас она должна была прозвучать вслух — между отцом и сыном.

Ли Су Иль медленно выпрямился, словно под тяжестью старых решений. Его голос прозвучал негромко, но проникновенно:

— Ли Ён… Не было подходящего момента. Когда ты был ребёнком — правда могла ранить тебя сильнее, чем ложь. Когда ты стал подростком, а потом — юношей… ты был слишком пылким, слишком гордым и я опасался, что ты воспримешь правду, как предательство и, не разобравшись, сорвёшься в бездну. Ты ведь помнишь, какими были твои поступки тогда...

Он ненадолго замолчал, взгляд его на мгновение потускнел.

— А перед твоим отъездом в Пусан… — голос его осекся, — я… просто не смог. Простить меня за это — твоё право. Но я прошу тебя поверить, что я хранил это только из любви к тебе.

Он ненадолго замолчал, не опуская взгляда, ожидая ответа от Ли Ёна и, не дождавшись, продолжил.

— На тот момент Империя Ямато… — он споткнулся в поиске нужного выражения.

— Отказалась, — тихо подсказал Ли Ён.

Советник благодарно кивнул:

— Да и я всё это время боялся, что ты вспомнишь... слишком рано. Я двадцать пять лет думал, как завести этот разговор. Но ты не вспомнил. И тогда я написал письмо Тадамасе — с надеждой, что, оказавшись среди людей, близких тебе по крови, ты… вспомнишь, кто твой отец и кто твоя мать и имя, данное тебе при рождении.

Ли Ён молчал. Слова отца словно входили в сердце не сразу, но постепенно, принося странное чувство облегчения.

Ли Су Иль не отводил взгляда:

— Я понимал, что этот разговор неизбежен, но надеялся, что, когда он произойдёт, ты уже будешь достаточно зрелым, чтобы понять не только правду, но и что она значит лично для тебя.

— Ли Ён, — вновь заговорил король, — надеюсь, ты услышал объяснение Ли Су Иля. Есть ли у тебя ещё вопросы?

— Ваше Величество, — с поклоном ответил Ли Ён. — Спасибо. Я полностью удовлетворён объяснением вашего советника.

Тогда Король заговорил вновь:

— Ли Ён, ты уже стал мужчиной и дипломатом. То, как ты провёл переговоры, и то, что Пусанский офис не стал настаивать на повышении дани, свидетельствует о твоём профессионализме. Ты продемонстрировал не только знание политической и экономической ситуации в Чосоне, но и понимание логики Империи Ямато. Ты показал уровень, к которому другие идут годами, через ошибки, потери и поражения.

Он сделал паузу.

— Твоё происхождение — это не бремя, Ли Ён. Это мост. Ты рождён на пересечении двух миров. Ты — тот, кто может их соединить. Королевству Чосон нужен человек, способный понимать Империю Ямато, а Ямато нужен кто-то, кто сможет увидеть Чосон. Это миссия, которую мы возложили на тебя, и, судя по тому, как ты с ней справился — это твоя сила.

Эти слова прозвучали для Ли Ёна неожиданно. Он посмотрел на приёмного отца, стараясь понять, искренность это или попытка оправдать двадцать лет молчания. Сомнения боролись с чувством долга.

— Ваше Величество, — наконец произнёс он, подняв голову. Его голос звучал твёрже, чем прежде. — Я всегда следовал заветам своего отца и сейчас, как никогда понимаю, что обязан служить Чосону… Но… — он сделал паузу, — мне потребуется время, чтобы понять, кто я и где моё место в этом мире.

— Время — редкий дар, и сегодня оно на твоей стороне. Подумай, прежде чем сделать выбор: ты хочешь быть тем, чью судьбу определяют кровь, происхождение и верность стране? Или тем, кем ты уже стал — человеком, чьи поступки говорят за него?

Ли Су Иль, стоявший рядом, едва заметно кивнул. В его взгляде была лёгкая грусть и покой.

Разговор затянулся, но король не спешил прерывать его. Он видел, что Ли Ён уже принял решение. Просто сам этого ещё не понял и ему нужно было время, не чтобы выбрать, а чтобы осознать свой выбор.

Аудиенция у короля подошла к концу, но в голове Ли Ёна всё ещё оставались вопросы, на которые не мог ответить ни отец, ни государь. Только он сам и знал лишь одно: впереди — выбор, от которого нельзя будет уклониться.