Глава 100. Спокойствие – путь к памяти

«Потерять память, значит потерять самого себя, а вспомнить — обрести будущее»

Был месяц Удзуки (апрель). Время приближалось к часу Тигра — около трёх часов утра. Ли Ён лежал на спине, устремив взгляд в потолок, и никак не мог уснуть. Его мысли кружились в голове, словно карусель, которая не желала остановиться.

Сквозь тонкие шторки окон проникал свежий ночной ветер — лёгкий и прохладный. Он надувал ткань, создавая едва уловимые волны, и приносил с собой аромат весенней ночи: смесь влажной земли, цветущей сакуры и утренней росы.

Стены комнаты постепенно начинали слегка освещаться первыми лучами восходящего солнца. Красновато-жёлтые блики играли на поверхности, словно танцуя в такт тишине. Ли Ён наблюдал, как свет медленно ползёт по стене, и думал о том, как странно — день, казавшийся таким насыщенным, уже стал частью прошлого.

Вчера он встретился с множеством людей, решал важные дела, и Сора-тян всё это время была рядом. Её присутствие всегда придавало ему сил… но сейчас, когда она мирно спала, а он чувствовал себя странно одиноким.

Он повернулся на бок и посмотрел на неё прекрасное лицо. Лицо, освещённое мягким светом, казалось безмятежным. Сора-тян лежала рядом, её дыхание было ровным и спокойным. Ли Ён невольно улыбнулся. Он осторожно протянул руку, чтобы поправить прядь волос, упавшую на её щёку, но остановился, не желая будить её.

«Сегодняшний день был даже более загруженным, чем вся эта неделя, — думал он, снова ложась на спину. — Я встретился с множеством людей, решил столько вопросов… Сора-тян всегда была со мной. И теперь она спит. А я… я никак не могу уснуть, — опять продолжал».

Ему уже давно не снилась мать. Даже если она и появлялась в снах, он не видел её лица. В последних снах она просто садилась за его спиной, поглаживала его волосы и он, сидя к ней спиной, засыпал, словно ребёнок. Утром, после таких снов, он просыпался спокойным, будто её прикосновение оберегало его.

Он закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов, стараясь успокоить разум. Аромат весеннего утра, лёгкий запах цветущей сакуры, тишина комнаты, нарушаемая только шёпотом ветра, и тепло Соры-тян рядом — всё это постепенно убаюкивало. Мысли замедлялись, как волны после шторма, оставляя после себя только гладь.

И, прежде чем он успел это осознать, сон мягко накрыл его, словно шёлковое покрывало, сотканное из первых лучей солнца, пробивающегося сквозь неплотно прикрытые створки.

Он погрузился в туман, густой и таинственный, уносящий его в «юмэ но куни» — страну снов, где границы между реальностью и мечтами стираются, как тени на рассвете. И там, в этой глубине, началось его путешествие — не по мечтам, а по самым сокровенным и заброшенным уголкам собственной памяти, тем, что до этой ночи оставались в заточении более двадцати лет.

Находясь в полусне, Ли Ён ощущал, как его сознание дрейфует, словно поплавок на натянутой поверхности озера. Оно медленно погружалось всё глубже, пока его окончательно не утянуло в пучину забвения, чтобы неожиданно вынырнуть с обратной стороны, там, где хранились самые болезненные и тщательно скрытые воспоминания.

Внезапно он оказался в лесу. Воздух был густым и холодным, его нос отчётливо уловил запах влажной земли и прелых кленовых листьев. Они, как и тогда, кружились в немом танце, а ветер, как и в тот роковой день, шептал что-то на языке, который когда-то был ему знаком — языке детства, страха и потерь.

Это был не просто сон — это было падение в прошлое, в день, который расколол его жизнь на «до» и «после».

Долго спящая память, обычно, издеваясь выдавала ему бессвязные фрагменты, сегодня, словно проснувшись во сне и услужливо, будто извиняясь за все эти долгие двадцать лет, перенесла его туда, в то время и место, которые сама же старательно скрывала от сознания — в день, когда произошло нападение.

…

Митиюки памяти сна. Начало

Масаюки Кобаяси, его отец, ехал впереди небольшой дипломатической миссии. Он направлялся из Хансона в Пусан, планируя остановиться в Миряне. Его взгляд скользил по лесу, окрашенному в багряные и золотистые оттенки. Осенний воздух был наполнен ароматом увядающей листвы и влажной земли.

Они почти проехали лес, впереди уже виднелась опушка, а вдали, на горизонте, несмотря на светлый вечер мерцали первые огоньки города. Вечер опускался мягко, но Масаюки ощущал лёгкое беспокойство. Он не показывал этого и направил своего коня к паланкину.

Внутри паланкина ехали его жена, Киёко, и их сын, Акихиро. Они были в безопасности и спокойно беседовали, в то время как самураи сопровождения двигались медленно, внимательно оглядываясь по сторонам, но что-то было не так.

Лес, обычно наполненный звуками жизни, вдруг замолчал. Кобаяси поднял руку — караван остановился. Именно в этот момент из зарослей раздался свист стрелы, и один из самураев рухнул с лошади. — Враг! — крикнул Кобаяси, обнажая меч. Тёмные фигуры выскочили из кустов. Их движения были быстрыми и точными.

Кобаяси сражался отчаянно, но нападавших было слишком много. Он видел, как Киёко выпрыгнула из паланкина, как её веер отразил удар катаны. Она сражалась с грацией и яростью, но силы были неравны.

Молодой ронин, чьё имя давно стёрлось из памяти, прижался к стволу старого клёна, его пальцы сжимали рукоять катаны. Он был ещё совсем молод, но жизнь озлобила его.

Клан Симадзу поручил дело — грязное, но, как ему казалось, простое и пообещал за него щедрую плату. Он не был бандитом по призванию, просто обстоятельства загнали его в угол. Теперь он выживал, как умел. Сегодня его целью стал небольшой отряд японского дипломата. Лёгкая добыча, как он подумал тогда.

Он видел, как молодой самурай ехал впереди, его осанка выдавала уверенность, но взгляд был настороженным. Ронин усмехнулся. Дипломат, вероятно, чувствовал неладное и повернул к паланкину, где, как сказали, сидели его жена и сын, но было слишком поздно.

Ронин не любил убивать женщин и детей. Когда-то ранее он бы, возможно, даже отказался, но теперь у него не было выбора. За головы дипломата и его семьи клан Симадзу пообещал награду, которая могла изменить всю его жизнь. Голод и отчаяние давно лишили его чести и морали.

Свист стрелы разорвал тишину. Ронин увидел, как один из самураев охраны рухнул с лошади — стрела торчала у него из спины. Это был сигнал. Он, вместе с другими нападавшими, с дикими криками, выскочил из укрытия — его катана блеснула в лунном свете.

Самураи бросились на защиту дипломата и его семьи, но врагов было намного больше. Небольшой участок леса, почти на его окраине, превратился в сюрабa, где, как в легендах, воины света сражаются с падшими духами.

Стрелы впивались в тела, катаны рассекали плоть, крики нападавших и защищающихся, стоны, мольбы и предсмертные хрипы сливались в единую симфонию мира Асур.

Молодой ронин метнулся к паланкину. Он знал: именно там находилось самое ценное. Занавески шевельнулись, и он увидел красивую и хрупкую женщину, отодвигавшую панель. В её глазах сверкала решимость. Она быстро и оценивающе оглядела поляну и собралась вылезти.

Ронин бросился вперёд и попытался нанести рубящий удар, но она стремительно развернула боевой веер и отбила его. Затем, молниеносно выкатившись из паланкина, встала перед ним.

Он удивился, но не остановился и нанёс ещё один удар — она снова парировала его с невероятной ловкостью. Её движения были грациозными, как танец, и каждый шаг был смертельно опасен.

Ронин продолжал сражаться с женщиной из паланкина, но в его голове уже зрел план. Он понял, что даже вдвоём они не смогут победить её в честном бою, а до паланкина нужно было добраться.

И, тогда он пошёл на хитрость. Кивнув своему сообщнику, он сделал шаг назад, притворившись, отступил назад и в сторону. В тот же миг второй ронин атаковал женщину, а он сам бросился к паланкину. Внутри сидел мальчик, его глаза были широко раскрыты, но не от ужаса, а, скорее, от изумления. Нападавший замер на мгновение, но затем его рука с катаной поднялась.

Внезапно он почувствовал резкую, пронзительную боль в спине. Обернувшись, он увидел женщину, в её руках была катана его товарища. Именно ею она пронзила его насквозь. Сейчас её лицо искажала ярость.

Ронин рухнул на колени, катана выскользнула из его пальцев. Затухающим взглядом он равнодушно заметил, что мальчик по-прежнему сидел в паланкине, не двигаясь, наблюдая за происходящим лишь лёгким поворотом головы.

Стоя на коленях, молодой ронин ощущал, как жизнь медленно покидает его. Его взгляд вновь скользнул к мальчику, который теперь сидел с закрытыми глазами. В поле зрения попала его мать: она уже снова сражалась с двумя другими его сообщниками.

Он лёг на землю, его дыхание стало тяжёлым. Над ним раскинулось небо — холодное и равнодушное, как и его собственная судьба.

Ронин почем-то подумал о том, что, может быть, мальчик выживет, найдёт свой путь... Но, для него самого это уже не имело значения. Его глаза закрылись, и он погрузился в вечный сон.

Когда бой закончился, наступила ночь, и лес погрузился в полную темноту. Мальчик выскочил из паланкина и долго блуждал среди тел погибших, пока не нашёл свою мать.

Он упал на колени и прижался к её лицу. Умирая, она прошептала: — Акихиро, сынок… беги…

Затем она вложила в его ладонь какой-то предмет и надела на его тонкую шею длинный шнурок, тянувшийся от него.

Оставив мать, он побрёл дальше по лесу, усеянному телами самураев, ронинов и слуг, искать отца. Он устало переворачивал тела, разбросанные по опушке, уже не помня, сколько времени блуждал.

И, вот, перевернув очередного погибшего, мальчик сам упал на спину от изнеможения. Над ним склонилось лицо. Он сразу понял, что это был один из тех, кто напал на них. Но, в нём не осталось сил ни на страх, ни на сопротивление. Всё, что он успел сделать — это крепко сжать кулон в руке. Лицо ребёнка оставалось спокойным, умиротворённым. В лунном свете была видна его улыбка, лишь дерево слегка прикрывало тенью его маленькое тело. Ронин вздрогнул и не смог поднять меч…, но мальчик уже не видел этого, от истощения он потерял сознание.

Митиюки памяти сна. Конец

…

Он проснулся в час Кролика (около пяти утра). По свету, пробивающемуся сквозь приоткрытое окошко, он понял, что проспал от силы два часа. Солнце медленно поднималось из-за холмов, окрашивая небо в розово-золотые тона.

Рассвет уже полностью разлился по горизонту. Воздух в покоях был прозрачен и свеж, как первый вздох Часа Кролика. Вместе с весенними птичьими песнями в комнату ворвался прохладный утренний ветерок.

Его глаза ещё были влажными от слёз, а сердце билось чаще обычного. Сон не отпускал: образы продолжали витать перед глазами, словно упрямые тени, не желающие исчезнуть, но постепенно растворяющиеся в утреннем свете. Он лежал неподвижно, будто стараясь удержать в памяти всё, что только что увидел. И тогда он почувствовал… нет, понял — он Акихиро.

Спустя какое-то время он всё же решился окончательно проснуться. Приподнялся на локте, встряхнул головой, прогоняя остатки сна, и впервые ощутил странное спокойствие — словно его прошлое наконец соединилось с настоящим.

Рядом, укрытая тонким одеялом, спала Сора-тян. Её дыхание было ровным, а лицо — безмятежным, словно она видела самый прекрасный сон.

Он наклонился к ней, поцеловал в щёчку и тихонько заиграл с её волосами. Взяв прядь, он стал щекотать ею её милую щёчку, одновременно мягко тормоша за плечо.

Сора-тян смешно сморщила нос и попыталась отмахнуться от «утреннего Ли Ёна», как она называла его в такие минуты. Но он не сдавался, продолжая будить её с улыбкой.

— Что случилось, мой муж? — наконец прошептала она сонным, но уже чуть игривым голосом, приоткрывая глаза.

— Вставайте, госпожа, просыпайтесь! — «громким шёпотом» сказал он. Его голос звучал необычно взволнованно, но вместе с тем радостно. — Я знаю, кто я.

Сора-тян приподнялась, её глаза расширились от удивления. Она смотрела на него, затаив дыхание.

— Я — Акихиро Кобаяси! — прошептал он так отчётливо и горячо, что даже утренние птицы, казалось, замолкли на миг.

Она замерла, а затем её лицо озарила широкая улыбка. Сонливость слетела с неё, словно невидимое покрывало. Она вскочила на ноги и закружилась по татами — лёгкая, как бабочка в лучах рассвета.

— Акихиро! — воскликнула она, бросаясь к нему в объятия. — Ты вспомнил! Ты наконец вспомнил!

Нагаи-чан, спавший под боком у матери, заворочался и, услышав радостные голоса, пополз к ним, будто тоже хотел разделить веселье.

Акихиро крепко обнял жену, чувствуя, как её сердце бьётся в унисон с его. Он подхватил ползущего Нагаи-чана и тут же поймал на лету Амико-чан, которая, смеясь, вбежала в покои и с разбегу прыгнула ему в объятия.

Он держал их всех троих: самых родных ему людей. И в этот миг понял, несмотря на всё, что ему пришлось пережить, он обрёл не только своё прошлое, но и настоящее, а главное, вспомнив тот трагический день и прекрасное, наполненное смыслом будущее.