Глава 101. Начало новой жизни

«Когда двухдневные кагами-моти становятся свежими, а свежий листок сакуры цветущей сакуры в начале июня - это ли не благословление богини Инари на начало новой жизни».

Нагаи Тадамаса, бывший глава Пусанского офиса, проснулся раньше обычного. С трудом разлепив глаза, он посмотрел в окно. Было самое начало лета года Зелёной Древесной Козы. Солнце уже выползло из-за холмов и нагло лезло в покои, будто стараясь пролезть сквозь щели рисовой бумаги своими яркими лучами.

«Конец Часа Кролика», — определил он безошибочно. С детства Тадамаса умел точно чувствовать время. Он глубоко вдохнул полной грудью и, уловив тонкий аромат свежезаваренного сенча, струившийся сквозь неплотно прикрытые створки, окончательно прогнал остатки сна. Несмотря на ранний час, дом жил своей размеренной жизнью: шорох ткани, лёгкие шаги, приглушённые голоса за перегородкой, где Амико обсуждала с Сайо планы на день. Тадамаса накинул верхний халат и направился в общую комнату.

Первой он увидел Сайо. Ещё недавно она была всего лишь скромной служанкой, потом — наставницей юной Соры-тян, а теперь стала неотъемлемой частью их семьи. Амико проявила истинную щедрость и доверие, позволив молодой чете после рождения дочери занять отдельные покои в доме.

Тадамаса мысленно усмехнулся, словно споткнувшись о это выражение. «Молодая чета? Чун Су — молодой? Хм. По виду скорее пожилой… хотя нет, хватил лишнего, — поправил он себя, покачав седой головой. — Солидный. Да, пусть будет солидный. А Сайо, напротив, даже на свадьбе выглядела семнадцатилетней девчонкой».

В мыслях всё путалось: образы, воспоминания, определения. Он нахмурился, но вскоре нашёл формулировку, которая устроила его лучше всего: «В общем, чета. Так — вернее».

Эта ясность вернула привычное спокойствие. Он слегка улыбнулся и тряхнул головой.

«О чём это я? — Тадамаса сжал ладонь в кулак, помогая себе сосредоточиться. И вдруг вспомнил: — Ах да. Амико ведь выделила чете роскошные покои рядом с комнатами дочери и зятя, чтобы Сайо было удобнее ухаживать за девочками».

И Сайо с радостью и материнской нежностью заботилась сразу о двух девочках: его внучке Амико-тян, живой и звонкой, как весенний ручей, и своей тихой Судзумэ-тян, которую все ласково звали воробушком — за глаза, полные утренней тишины.

С того момента, как она стала матерью, в Сайо произошли разительные перемены. Казалось, время ускорило свой бег, «переведя» её из семнадцатилетней девушки в женщину лет тридцати, а затем замерло. Юная девушка превратилась в женщину в самом расцвете красоты — зрелой, спокойной и невероятно притягательной.

Она стала настолько прекрасной, что даже солидный Чун Су порой невольно ревновал её к случайным мужским взглядам, хотя сама Сайо никогда не давала для этого ни малейшего повода.

...

С Чун Су действительно происходило что-то странное — такое, чему он и сам не находил объяснения. Даже Амико, его старая знакомая и его первая любовь, заметила, с каким жаром он смотрит на свою жену и с какой угрюмой неприязнью на мужчин, с которыми Сайо вынужденно пересекалась, ухаживая за девочками, точнее взглядами, которые они бросали ей вслед. Амико, разумеется, ничего не сказала Чун Су прямо, но позднее упомянула это в разговоре с мужем.

А, Тадамасе и выпал случай поговорить с Чун Су. Он сидел на веранде и неспешно сочинял хоку. После недавнего разоблачения, связанного с наследием отца, тем самым последним письмом, которое его старший брат Иэясу истолковал в свою пользу, Тадамаса решил выразить свою горечь стихами. — Безвинная жертва… — пробормотал он. — Нет, слишком много слогов…

Он нахмурился, тыкал палочкой для каллиграфии в лист и, шевеля губами, пересчитывал слоги.

Получалось шесть, и он раздражённо начал перебирать слова, но ничего не подходило. Вот уже и гнев подступал, но он тут же одёрнул себя: приняв принципы самурая, он не имел права выходить из себя, даже при написании хоку.

Тем временем, во дворе Сайо говорила с молодым самураем из административной службы. Её голос был спокойным и ровным тоном каким обычно она разговаривала с мужем. Хотя, признаться, эта беседа начинала мешать его поэтическому вдохновению.

Спустя несколько минут на веранду подошёл Чун Су. Он молча присел рядом и Тадамаса посмотрев на него из-под густых бровей хмуро спросил: — Ты чего такой насупленный? Не получается очередной рецепт из китайской кухни?

— Всё в порядке, Тадамаса-сан.

— В порядке, говоришь?.. — старик хмыкнул с досадой, — какой же это порядок, когда у меня даже первая строчка хоку не выходит! — Он схватил лист с нацарапанной строчкой и сунул его Чун Су под нос. — Вот, гляди!

Чун Су мельком взглянул и, после короткой паузы, предложил: — Замените на «Оклеветанный».

Тадамаса аж подскочил от радости. — «Ок-ле-ве-тан-ный!»— Он принялся считать слоги, загибая пальцы. Пять. Идеально, — Точно!

Он торжественно записал строку и уже хотел поблагодарить, но, подняв взгляд, заметил, куда и как смотрит Чун Су. Он смотрел как Сайо разговаривает с тем самым молодым самураем. И взгляд повара был недобрым...

Тадамаса посерьёзнел, убрал листок в сторону и негромко сказал: — Да старик, — он отметил, как Чун Су ещё больше насупился на такое обращение, — выглядишь ты… как человек, который думает, что у его красивой жены слишком много ухажёров.

Он снова взял палочку и сделал вид, что вернулся к своим стихам. — Глаз за ней нужен, не так ли?

Чун Су помолчал, затем, с трудом улыбнувшись, признался: — Она и правда стала очень… красива.

— А ты стал очень… подозрителен, — буркнул Тадамаса.

Он вздохнул, отложил листок с хоку и посмотрел на него в упор: — Ты же мужчина, Чун Су. Ну-ка, сними-ка свою шапочку.

Тадамаса встал и на шаг отошёл, пока тот снимал головной убор, проводя рукой по сильно поредевшим волосам, поглаживая верх верхней губы — подобие усов, затем прошёлся ладонью по подбородку, где борода так и не желала расти по-настоящему.

— Ну вот, тигр, — сказал Тадамаса, подходя ближе и хлопая его по плечу. Хлопок слегка сместил уверенное выражение лица, которое Чун Су старался изобразить.

Уже серьёзным тоном он продолжил: — Ты ей нужен не угрюмый, а спокойный и сильный. А, она действительно похорошела, — Тадамаса невольно окинул взглядом изящную фигурку Сайо, но, заметив, как Чун Су вновь нахмурился, сразу добавил, по-мужски прямо:

— Но ты ведь знаешь, что она только твоя, потому что по-настоящему любит только тебя.

Он замолчал, затем ещё раз взглянул ему в глаза и, увидев там грусть, просто кивнул. На душе у него тоже стало тоскливо, и мелькнула мысль, а не написать ли хоку о непростых чувствах Чун Су к Сайо.

О том, что его ревность, напрямую связана с её красотой. Она мимолётна, как вспышка молнии и со временем угаснет, потому что Сайо покажет свою любовь, не даст повода для ревности.

Но он тут же одёрнул себя: «Недостойно самураю так быстро менять тему». И снова углубился в поиски слов для хоку о своём ущемлённом достоинстве.

...

Когда же Тадамаса вошёл в комнату, его внучка, Амико-чан, завидев деда, тут же радостно запрыгала, словно козочка, готовая взлететь, а Судзумэ-чан, наоборот, осталась стоять возле матери, прижимаясь спиной к её ноге, она, зная его с рождения, всё равно до сих пор побаивалась большого деда Нагаи.

— Дедушка, мы идём в храм? Ты тоже с нами? — звонкий голосок Амико-чан разлетелся по комнате, а её крошечные, красивые ручки взметнулись вверх, словно молоденькие веточки сакуры, тянущиеся к солнечному свету.

Сайо, заметив вошедшего Тадамасу, почтительно поклонилась. Постаревший, но всё ещё не утративший силу он, подняв внучку на руки и ласково протянул свою большую ладонь к Судзумэ-чан, приглашая и её забраться к нему.

Девочка чуть попятилась, но наткнулась спиной на мягкую ладонь матери, которая едва ощутимо подтолкнула её вперёд.

Судзумэ-чан крепко зажмурила глаза и, в следующее мгновение она оказалась в больших, горячих ладонях деда.

Амико-сан, сидевшая неподалёку, строго посмотрела на мужа. — Мой муж, я надеюсь ты нас проводишь? Мы должны взять кое-что важное с собой, и твоя помощь была бы кстати, — с улыбкой произнесла она.

Её тон смягчался, наблюдая, как расшалившаяся внучка ползает на шее у деда, а маленькая Судзумэ-чан тихо притаилась на его большой руке, зажмурив глаза, боясь, что дед разозлиться и скинет их обеих на татами.

Пусанский храм, в который семья Тадамасы совершала паломничества, находился всего в двадцати минутах ходьбы от офиса главы Пусанской резиденции.

Поход в храм, организованный Амико-сан, был связан с их отъездом в Эдо. Тадамаса, Судзумэ-чан и Сайо также должны были отправиться с ними и Амико-сан, дав слово дочери, перед отъездом на Цусиму, отправилась в храм, чтобы, как говорила дочь, Сора-тян, получить благословение высших сил.

Сначала родители шестилетней Амико-чан категорически не желали отпускать дочь и помнила, как Сора-тян и Ли Ён до последнего сопротивлялись её решению взять внучку с собой в Эдо.

Сора-тян, оставаясь наедине с Ли Ёном, была категорически против отправки маленькой дочки, пусть даже со своей родной матерью. Она долго сидела, прижавшись к мужу и не могла найти слов, чтобы объяснить, почему её сердце начинает сжиматься от боли, только при мысли о разлуке с дочерью. — Она слишком мала… — шептала Сора-тян, — Как я могу отправить её даже со своими родителями?

Ли Ён молчал и нежно прижимая к себе жену, ласково поглаживал её по красивым длинным иссини-чёрным волосам. Его взгляд, устремлённый на жену, говорил о той же боли, что испытывала Сора-тян, но понимал, что Амико-сан, со своей стороны, тоже права. — Сора-тян, — тихо сказал он, наконец поднимая глаза, в которых всё же читались сомнения, — ваша матушка права, наша дочь должна получить достойное образование, — он слегка ослабил объятия, пытаясь взглянуть в глаза жене, но она упорно прятала свой взгляд, не отпуская мужа и ещё крепче прижимаясь к его груди. Оставив эти попытки, он вновь начал нежно поглаживать её по голове.

— А где как не в Эдо, столице нашей страны, можно получить качественное обучение с такими разными интересами, которые уже проявились у нашей дочери, — он почувствовал, как жена согласно потёрлась головой о его грудь, — она должна была увидеть мир, выйти за рамки Пусана и, — он уверенно закончил, — я доверяю вашей матушке и отцу. Я уверен, что Амико-чан будет с ними в безопасности.

— Послушайте дети, — в очередной раз, настойчиво убеждала бабушка сомневающихся родителей, — девочке надо развиваться. Разве в Пусане, с её разносторонними интересами, можно дать нормальное образование? — и без перехода выложила свой последний козырь, — тем более что Амико-чан будет под постоянным присмотром Сайо. Она и воробушек едут с нами.

В конце концов, это стало действительно решающим аргументом для согласия Ли Ёна и Соры-тян отпустить Амико-чан. Конечно, они доверяли матери, но, зная, что дочка будет под постоянным присмотром бывшей наставницы Соры-тян, которая, в своё время, неотлучно была следовала за бывшей воспитанницей вселяло родителям спокойствие.

Путь к храму стал не просто прогулкой, а символическим моментом прощания Амико-сан с их с Тадамасой домом, в Пусане, в котором они по злой воле судьбы им пришлось провести долгих двадцать лет. Утренний воздух Пусана был свеж и пропитан ароматами моря и сосен.

Тадамаса шёл впереди, его массивная фигура выделялась на фоне теней, отбрасываемых деревьями. Позади него, словно маленькая козочка, прыгала Амико-чан, то и дело останавливаясь, чтобы собрать упавшие с веток иголки или разглядывать насекомых, переползающих дорожку.

— Дедушка, смотри! У этого жука золотой панцирь!

Она прижала пальчиком жука, не давая ему сдвинуться с места.

— Судзумэ, иди сюда скорее, — радостно кричала маленькая проказница, — я поймала жука.

Судзумэ-чан, которая шла позади всех, периодически, прижимаясь ближе к своей матери, кинулась на зов подружки. Когда она подбежала, пальчик Амико-чан уже сильно надавил на его панцирь и сдвинув две половинки, обнажил прозрачные крылышки.

— Ааааа, — восторженно закричала маленькая девочка, — смотри воробушек, у жука есть крылья.

— Дедушка, — требовательно крикнула Амико-чан.

Тадамаса медленно шедший впереди их сильно растянувшейся колонны, обернулся и также медленно пошёл обратно в сторону внучки.

— Судзумэ, — начала командовать, — возьми его в руки.

Судзумэ-чан, попробовала взять жука снизу, но из-за давления маленького пальчика подружки это было нелегко сделать.

— Ты уже взяла жука? — требовательно спросила Амико-чан, она не смотрела на распластанного на земле жука, а наблюдала за подходившем к ней дедом.

— Я не могу его взять, — тихо сказала Судзумэ-чан, — не могла бы ты убрать палец.

— Ага, — отрицательно покачала головой Амико-чан, — чтобы жук улетел.

Тадамаса, подойдя, с улыбкой наклонился к внучке, словно вся его грозная сила таяла перед этим чистым, беззаботным голосом. Он осторожно убрал пальчик внучки и аккуратно взял потрёпанного жука.

— Возьми меня на ручки, — дед послушно начал поднимать Амико-чан, — и ещё Судзумэ, — она посмотрела на подружку и тоном, не терпящим возражений, скомандовала, — воробушек, не тормози.

Теперь посмотрев на деда, приказала: — Бери её, — и видя, как подружка нерешительно отступает назад, ища ногу матери, ещё раз настойчиво прокричала, — если ты сейчас не залезешь со мной, ты пропустишь самое великое представление в своей жизни. Услышав это Судзумэ-чан, судя по всему, наоборот пожелала пропустить это объявленное подружкой представление, она попыталась увернуться от рук Тадамасы, но не смогла, он подхватил её и она оказалась в его большой и крепкой руке.

— Дед дай жука, — уютно усевшись на его правой руке скомандовала неугомонная внучка.

Тадамаса осторожно открыл ладонь, где лежал перевёрнутый жук, не подающий признаков жизни. Амико-чан, взяла его в ручку, перевернула, с панциря на ножки.

Она прикрыла неподвижного жука второй ладошкой и подула внутрь. Затем, убрав вторую ладошку, увидела такого же неподвижного жука, который распластав лапки на ладошке проказницы, бездвижно лежал. Амико-чан поднесла жука к глазам, затем вытянула ручку подальше от себя и громко крикнула подружке:

— Смотри, — и с силой подбросила ладошку с жуком вверх.

И тут случилось неожиданное. Жук до того претворявшийся мёртвым, после взмаха ладошки, неуклюже расправил половинки панциря, из-под них появились крылышки, он быстро-быстро замахал ими и с недовольным жужжанием упал горизонтально вниз.

Амико-чан разочаровано посмотрела вниз, как внезапно где-то снизу раздалось недовольное жужжание и, спустя пару секунд, перед её лицом оказался тот самый жук.

По всей видимости, падая вниз, он смог до конца расправить крылья и сейчас на прощание подлетел, чтобы высказать своё полное презрение хулиганке, оторвавшей его от работы, а затем, виляя всем свои тяжёлым телом вновь полетел куда-то вниз.

Амико-сан наблюдала за ними, её сердце сжималось от противоречий. С одной стороны, она радовалась возможности провести время с внучкой, а с другой понимала, что разлука с родителями станет испытанием для всех.

Сходить в Пусанский буддистский храм, к которому они сейчас шли, была просьба Соры-тян, которая настоятельно попросила мать зайти в Буддистский храм.

Однако, зная характер матушки у которой её планы были всегда на первом месте и, не надеясь на правдивость её ответа, она втайне попросила Сайо поделиться с ней, правда ли боги дали им благословение на поездку? Что поделаешь, Сора-тян была лишь матерью, которая переживала за дочь и цеплялась за призрачный шанс оставить маленькую Амико-чан с ними.

Сайо, перед походом в буддистский храм, сперва навестила построенный, около пяти лет назад, на территории Пусанского Вэгвана, по распоряжению Амико-сан, синтоистский храм, который она постоянно навещала всю беременность.

Переступив через сэминаву, она омыла руки и рот водой из тёдзуи, очищаясь перед входом. Сегодняшний визит был слишком важен, чтобы пренебречь ритуалом.

В храме, поклонившись главному святилищу, она позвонила в колокольчик, привлекшая внимание божества, и бросила скромное подношение — несколько монет. Она не просила за себя — она просила знамения для матери, чье сердце разрывалось между любовью и долгом.

— Великая Инари-сама, — прошептала она, зажигая тонкую благовонную палочку. Дымок поднялся ровным столбиком, а затем изящными кольцами устремился к небу. — Покажи свою волю моей воспитаннице Соре-тян, чьё сердце трепещет от страха отпускать свою дочку в далёкий Эдо. Дай и мне, твоей скромной служительнице, явный знак в ответ на наш вопрос: благословляешь ли ты наш путь? Дай нам знак, явный и понятный, чтобы сердце матери успокоилось.

Она замолкла, погрузившись в тихую медитацию, вслушиваясь не в звуки, а в само пространство храма.

И тогда она вспомнила, когда она начала капризничать и неразумно себя вести в начале беременности, Богиня Инари не одобрила это, затушив её свечку, развернув одну из сплетённых ею из листьев и веточек лисичек, которые охраняли храм у входа.

Сайо повернула мордочки лисичек, чтобы их глазки, сделанные из цветов форзиции, смотрели в сторону моря. Однако, каким-то образом, глаза одной из лисичек вместо ручейка стали укоризненно смотреть на неё.

Когда же она попыталась поправить глазки, то поняла, что уколола палец о сухую веточку, торчавшую из уха лисички неслучайно. В безветренное утро, налетел внезапный порыв ветра — резкий, сердитый, словно упрёк самой богини и почувствовала внутри себя тихий, холодный, словно шелест сухой чешуи, безмолвно передавая ей грозное предостережение, что дарованное щедрой богиней особое состояние, может быть отнято. Она точно помнила свои ощущения и до конца беременности не позволяла себе больше никаких каприз.

Сегодня придя в храм, она проверила лисичек, которые уютно сидели и наблюдали за морем, а лёгкий бриз, доносивший с берега, весело играл с листиками, вплетёнными в их ушки.

Закончив молитву, она с затаённым волнением подошла к кагами-моти — рисовым лепёшкам, поднесённым в дар богине несколько дней назад. Муж, Чун Су был на острове, и это было к лучшему, а то узнав, что ей нужны кагами-моти, сразу же кинулся бы готовить, а ей, чтобы спросить у богини Инари, нужно было приготовить их именно самой это новогоднее угощение.

Если бы Инари приняла подношение и благоволила к её просьбе, она поделилась бы своей силой, и сухой, потрескавшийся моти должен был стать снова мягким, будто только что приготовленным. Кончики её пальцев коснулись гладкой поверхности лепёшки. Она была упругой и влажной! Знак был налицо — богиня приняла их жертву.

Ободрённая, она вышла наружу, чтобы проверить лисичек-стражей. Они уютно сидели и наблюдали за морем, а лёгкий бриз, доносившийся с берега, весело играл с листиками, вплетёнными в их ушки.

И тут её взгляд уловил нечто, от чего сердце ёкнуло от радости. Это точно обрадовало бы Сору-тян, когда она ей расскажет, а главное — покажет. На мордочке одной из лисичек, той самой, что когда-то укоризненно смотрела на неё, лежал идеально круглый, словно отполированный, лепесток розовой сакуры. И хотя сезон цветения давно прошёл, лепесток был свеж и ярок. Ветерок шевельнул его, но не унёс, будто он был намеренно положен именно для неё.

Сайо улыбнулась. Один знак — хорошо, а два — это уже несомненное благословение. Она аккуратно взяла лепесток, словно драгоценность, чтобы показать Соре-тян. Теперь она могла с чистой душой и уверенностью сказать матери, что сама Инари будет охранять их путь в Эдо. Они тихо вернулась в свои покои, чтобы собраться перед походом в Пусанский буддистский храм.

Маленькая процессия, возглавляемая Тадамасой, прошла ильджумун или «ворота одного столба» у начала пути, затем пересекли вторые ворота с Четырьмя Небесными царями — Чхонванмун

Когда они наконец дошли до Пусанского буддистского храма, их встретила тишина окружающего леса, словно подчёркивая важность сделанного Амико-сан решения.

Перед взорами посетителей храма, открылись деревянные здания: росписи данчхён мерцали под изогнутой серой черепицей тёмно-серой черепицей, а чуть в стороне на возвышении — чонну (башня колокола) с бронзовым помчхон (колоколом), с рядом висящим моктакхом (подвешенным бревном). Монотонный гул даже при слабом ударе бруса об колокол глухо и долго катился по всей долине.

На столбах были выгравированы надписи с буддийскими сутрами, которые, казалось, помогали безмолвно шептали слова благословения каждому, кто проходил рядом с ними.

К самому храму вела каменная лестница, немного изношенная бесчисленными шагами паломников. Высокий центральный зал, тэунчжон (главный павильон), отличался тонкой резьбой на колоннах и дверях. По краям лестницы росли высокие сосны и клены, их густая крона образовывала своеобразный зелёный коридор, который защищал от солнца.

Сама постройка храма была из дерева, покрытого тонким слоем лака, который блестел в лучах солнца. Высокий центральный зал, главный павильон, отличался тонкой резьбой на колоннах и дверях.

Изображения драконов, фениксов и цветущих лотосов оживали в лучах света. Из храма на прилегающую территорию тонко распространялся приятный запах благовоний и свежих цветов, которые приносили паломники.

Амико-чан тут же заинтересовалась бронзовым помчхоном. Она крепко схватила за руку свою подружку, Судзумэ-чан и озорно подмигнула ей, побежала, потянув слегка упирающуюся подружку за собой. Та только тихо вздохнула, ей сразу стало понятно, что подружка снова затеяла какую-то проказу. И, скорее всего, они точно получат чуть пониже спины.

Судзумэ-чан на бегу даже невольно дотронулась до своей половинки и, повернувшись с тревогой покосилась на большие руки деда Нагаи.

Амико-чан уже по опыту знала, что, если они шалят вместе, то в её хитрющую мордашку взрослые не верят ни на йоту. Но, если удаётся увлечь в проказу Судзумэ — маленького воробушка со слегка растерянным личиком и глазами, полными раскаяния, тогда прощается почти всё.

Деревянный брус мог поднять только дед, но он был ужасно скучным и ни за что не согласился бы на такую весёлую шалость. Более того, если бы понял задумку проказницы, точно шлёпнул бы.

Амико-чан одним глазком заглянула внутрь храма, где в самом центре зала возвышалась огромная статуя Будды из золочёной бронзы. Его лицо излучало спокойствие, мудрость и безмятежность. Глаза, чуть опущенные, будто смотрели прямо в душу каждого вошедшего.

Амико-чан показалось, будто Будда глядит прямо на неё с лёгкой, почти печальной укоризной, словно он уже понял, что у неё на уме очередная проказа. У ног статуи лежали подношения: корзины с фруктами, пиалы с рисом, вазы с цветами и горящие свечи.

«Забежать быстро в храм, — на бегу подумала Амико-чан, — собрать всё, что сможет унести, выбежать и кинуть их в колокол, конечно, можно… но это же подношения, да и воробушек уж точно ничего не захватит... а звука от них точно не будет. С горящей свечкой и вовсе не хочется связываться — бабушка точно разъярится», — подумала Амико, бросив опасливый взгляд на Амико-сан.

Бабушка была вторым человеком, после Сайо, кто умел приструнить маленькую проказницу. «А если расскажет деду… — мысль завершилась без слов. — Нет, это всё сложно... Ладно пойдём простым путём».

— Деда! — Она подскочила к Тадамасе, волоча за собой слегка упирающуюся Судзумэ-чан. — Скажи, а когда звонит этот колокол?

— Спроси маму, — добродушно усмехнулся Тадамаса.

Сайо, услышав вопрос, повернулась к ним и, присев перед Амико-чан, взяла её за маленькую ручку и, как всегда, мягко заговорила, загибая пальчики маленькой шалунье:

— Колокол звонит около четырёх раз в день — ранним утром и вечером, чтобы отметить начало и конец дня, призвать к молитве или медитации, — она загнул большой пальчик.

— Ещё звонит на особых церемониях, например, в новогоднюю ночь, тогда бьют 108 раз, очищая от грехов прошлого года, — загнув указательный пальчик, продолжила она.

— Также перед ритуалами: подношениями, чтением сутр… — загибая ей средний пальчик и внимательно заглядывая в глазки, которая маленькая хулиганка старательно прятала.

— И, наконец, в случае бедствий, смерти, пожара, войны — как особый зов. На этот раз Амико-чан сама загнула, хитро посматривая на Сайо. Она выслушала внимательно, не перебивая, но, как только Сайо закончила, быстро спросила:

— Мы же сегодня уплываем в Эдо?… Можно ли считать это особым событием? — пропела она самым сладким голоском и посмотрела на деда таким обворожительным взглядом, что устоять было невозможно, а уж собственному деду и подавно.

Тадамаса мотнул головой, словно стряхивая с себя чары внучки и отправился к монахам узнать, можно ли использовать деревянный брус, чтобы ударить в бронзовый колокол, висящий на возвышении открытого павильона у входа в храм.

Реакция деда на её обворожительный взгляд, так понравилась Амико-чан, что она тут же решила попробовать тот же приём на Судзумэ-чан. Она чуть прищурилась и взглянула на подружку с тем же выражением глаз — обворожительным и чуть моляще-лукавым.

Но воробушек лишь нахохлился, сжав ладонь подружки ещё крепче. Судзумэ-чан стояла, глядя в спину удаляющегося деда, и явно что-то предчувствовала: что-то, с чем ей совсем скоро придётся столкнуться... пониже спины.

Получив разрешение от настоятеля, Тадамаса подошёл к башне колокола, взял обеими руками подвешенный деревянный брусу и жестом подозвал девочек. Когда они подошли, он осторожно оттянул брус на приличное расстояние… и отпустил.

В этот миг Амико-чан сорвалась с места. Стремительно рванув вперёд, она потащила за собой ни о чём не подозревающую Судзумэ-сан и в мгновение ока обе оказались ровно под бронзовым колоколом бонсё.

Тадамаса, конечно, не знал, что именно выкинет его родная внучка, но такого не ожидал не только он, но и все присутствующие.

Звук был глубоким и гулким, разлетаясь по всей долине и медленно замирая в тени утреннего леса.

Под огромным, сверкающим в солнечных лучах бронзовым колоколом, две крошечные девичьи фигурки замерли. Они вытянулись в струнку, дрожа от резонанса, словно две музыкальные нотки, попавшие в одно колебание с гулким звуком, исходящим от бонсё.

Тадамаса стремительно подскочил и вытащил обеих из-под колокола. Амико-чан счастливо визжала — её шалость удалась! Гулкий звон всё ещё звенел в ушах, и, она, ничего не слыша, она весело извивалась на руках деда, как угорь в воде.

Судзумэ-чан, глупо улыбаясь, была похожа на воробушка, который стрелой летел в небе, но внезапно наткнулся на невидимую преграду и стукнулся маленькой головкой о храмовый колокол. Пойманная в ладони человека, она пыталась вырваться, неуклюже вращая ручками, словно хлопая крылышками и барахтаясь в мощных, но бережных ладонях Тадамасы.

Бывший глава Пусанского офиса в этот момент был похож на силача из передвижного цирка, который неожиданно решил сменить амплуа и попробовать себя в жонглировании. Только вот вместо привычных гирь у него на руках оказались две девочки — одна шаловливая, ползающая по плечам, а вторая — растерянная и теряющая равновесие прямо у него в ладонях.

Храм, ещё мгновение назад излучавший тишину и умиротворение, на короткий миг превратился в уголок весёлого, неуправляемого хаоса — и всё это благодаря одной-единственной проделке Амико-чан.

Сайо быстро подбежала и аккуратно сняла дочь с рук Тадамасы, поблагодарив его. Судзумэ-чан всё ещё не могла стоять на ногах, поскольку у неё слегка кружилась голова от гулкого звона бронзового колокола, мать прижала её к себе, будто укутывая дочь в безопасный кокон.

Амико-сан тоже подбежала к Сайо, проверила Судзумэ-чан, которая, сидя на руках у матери, до сих пор ошалело двигала головой, а затем приблизилась к мужу, но с куда более тревожной для внучки целью.

Однако Тадамаса, мгновенно поняв намерения своей грозной супруги, ловко подхватил Амико-чан и высоко поднял её над головой. Оттуда, с высоты своего «пьедестала спасения», девочка смотрела вниз самым обворожительно-наивным, умильно-просительным взглядом, тем самым, от которого даже бабушка забывает о своей воспитательной миссии.

Амико-сан, чтобы не выглядеть глупо и понимая, что до внучки ей не дотянуться (не прыгать же с её-то ростом), вытянула руку и погрозила пальцем. И, хотя её сердце уже растаяло — Амико-чан удалось разжалобить бабушку, но, серьёзно поговорить с внучкой было необходимо, что было бы с ними обеими, если дед вовремя не успел бы вытащить их из-под бонсё и, что было бы с воробушком, она не подумала?

После короткой суеты, когда обе девочки слегка пришли в себя, семья Тадамасы с Сайо, наконец, вошли в храм, чтобы помолиться и получить благословение в дорогу.

В самом храме, к счастью, ничего необычного не произошло. Обе девочки: одна на шее Тадамасы, который крепко держал её за ножки не дав ей спуститься на пол храма. Другая — лежала на руках матери, Сайо. Наставник, глядя на растерянного и ещё не совсем оправившегося ребёнка, похожего на воробушка, тоже позволил матери оставить дочку на руках.

Путь домой прошёл без приключений и, когда семья Тадамасы и Сайо с дочкой вернулись в резиденцию, весь дом уже был погружён в преддорожную суету. Слуги, слаженно работая, переносили в повозки сундуки с одеждой, коробки с посудой и свёртки с подарками для будущих соседей в Эдо.

Родовой дом отца Тадамасы, Иэясу Мацудайры, после смерти старшего брата по наследству и с разрешения сёгуна перешёл к Нагаи Тадамасе.

Ли Ён, приехав в очередной раз в Эдо, подготовил все официальные документы, которые ждали только подписи законного владельца и дом в районе Акасака уже ждал их — просторный, с большим садом, окружённый бамбуковыми заборами. Он находился неподалёку от других резиденций знати, что обещало удобное положение и возможность завести новые знакомства.

Амико-сан, остановившись у входа, молча осматривала их старый дом. Её взгляд задержался на токономе, где ещё стоял их семейный свиток с изображением сосны — символа стойкости. Она слегка кивнула, словно прощаясь с этим местом.

Тадамаса, стоя во дворе, отдавал последние распоряжения. Его мощная фигура выделялась на фоне суетящихся слуг, но его голос звучал спокойно, внушая уверенность.

Амико-сан вновь подошла к Сайо, которая до сих пор держала на руках Судзумэ-чан. Девочка, уже отошедшая от «проказы» своей подружки, тихо сидела на спине матери и дремала.

А вот у её внучки, Амико-чан, рот не закрывался — она всё ещё делилась впечатлениями от храма: болтала о том, как гулко звонил колокол, как статуя Будды будто посмотрела прямо в неё и, наверное, прочла её «нехорошие» мысли.

У бабушки складывалось впечатление, что внучку с утра «завели». Она улыбнулась, вспомнив диковинку, которую не так давно видела в доме знакомых торговцев: маленькая кукла каркури. Стоило поставить на подносик чашку чая, как та, слегка покачиваясь, ехала вперёд. Гость брал чашку, и кукла, поворачиваясь, возвращалась обратно, словно живая.

Человек, в доме которого она была, был технически продвинутым и увлечённо рассказывал ей о каком-то шнурке, за который тянут и затем китовый ус раскручивается, приводя в действие шестерёнки или как-то так, она не вникала в технические подробности. Просто внучка напомнила Амико-сан эту куклу.

«Наверное, у моей внучки очень длинный и плотно свёрнутый китовый ус, которого точно хватит до конца дня или даже дольше...», — улыбаясь подумала Амико-сан.

Когда повозки наполнились, Амико-сан слегка поправила ворот кимоно, окинула дом последним взглядом и мягко, но решительно произнесла: — Пора.