Глава 3. Эхо Сансары

Нагаи Тадамаса вышел из кабинета, и по коридору прокатилось лёгкое эхо его шагов. Всё замерло: слуги и охранники прижались к стенам, затаив дыхание и низко склоняя головы в почтительном поклоне.

Он был уверен, что получит согласие на увеличение поставок леса и железа. Всё было решено ещё до начала этих переговоров.

«Да куда они денутся?» – усмехнулся он про себя, равнодушно поправляя рукав кимоно.

Дипломатия – это простая шахматная партия: Империи Ямато нужны ресурсы, а Королевству Чосон – иллюзия безопасности и наши уверения в ненападении. Вот и все правила.

Но корейцы всё время тянут время, словно не понимая, что оно, как песчинки песка неумолимо утекают с каждым днём, а перевернуть колбу с песком обратно мы им не позволим.

Постоянные задержки, отказ даже на мизерные пять процентов... Не согласятся? Что ж, пусть попробуют. В конце концов, у корейцев нет выбора, а лишь призрачная видимость такового.

…

Мысленным взором он обратился к эпохе Эдо, ко временам сёгуна Цунаёси. Формально тогда отношения с Кореей считались «равными», хотя все понимали: именно Империя Ямато диктовала условия, а не Корейский двор.

Официально Япония не требовала дани, но неофициальный «обмен дарами» в точности повторял китайскую модель вассалитета, где место Сына Неба занял остров Цусима. Именно туда корейцы везли товары под видом «честного обмена», а на деле – по заниженным ценам.

Корейским торговцам из провинций предписывалось произвести определённые объёмы бумаги, риса, древесины и железа, а взамен они получали оплату, зачастую не покрывавшую и затрат.

Да, Чосон по-прежнему признавал сюзеренитет Поднебесной и отправлял официальную дань в Китай. Но с каждым десятилетием Империя Ямато всё настойчивее подталкивала Чосон к уступкам, выкачивая стратегическое сырье и подтачивая обороноспособность королевства.

После неудачи Имджинской войны давление ненадолго ослабло. Но теперь, спустя столетие, требования вновь нарастали – особенно к древесине и железу.

Королевство Чосон всё понимало. Провинции тянули одеяло на себя, пытаясь сохранить хоть часть ресурсов. Король отдавал себе отчёт: война была неизбежна, и тогда лес и металл понадобятся ему самому.

Но, не желая спровоцировать немедленное вторжение, Чосону приходилось платить, отправляя в Японию свои ресурсы под видом «подарков» и «торговли».

Пусанский офис, находившийся под контролем клана Со, давно перестал быть просто представительством. В глазах японцев он был оплотом влияния, портом и посольством. Для корейцев же – унизительным, но жизненно необходимым анклавом, куда они были вынуждены отправлять свои богатства почти что даром.

...

Всё изменилось, когда Тадамасу на посту начальника офиса стала сопровождать его жена, красавица Амико-сан. Незаметно, с изяществом бабочки и железной хваткой ниндзя, она начала выстраивать собственную игру.

Дела пошли не столько быстрее, сколько точнее. Поговаривали, что через сеть личных информаторов она научилась виртуозно играть данью, как фигурами на доске Го: поощряя дружественные кланы, включая сёгунат, и оставляя за бортом тех, кого пока считала «ненужными».

Накануне, обсуждая визит нового корейского посла, Амико-сан небрежно обронила:– Согласитесь, мой муж, странно. Зачем Ли Су Иль присылает своего приёмного сына – человека, который, по слухам, был всего лишь переводчиком при отце?

Она приподняла брови, сохраняя невозмутимую задумчивость.– Говорили, что к этому юноше с нашей стороны не было ни единого упрёка. А вы ведь знаете, как наши дипломаты обожают травить корейских переводчиков, выискивая малейшие ошибки...

– Возможно, он везёт нечто важное, – беззаботно отозвался Тадамаса, – что-то, связанное с поставками.

Амико промолчала. Она не стала грузить мужа лишними догадками перед встречей, но для неё всё было ясно: под маской приёмного сына скрывался человек с прямым доступом к королевскому двору.

Скорее всего, его цель была не в дипломатических церемониях, а в проверке работы Пусанского Вэгвана, чтобы выяснить, как именно распределяются корейские средства и какие японские кланы получают преимущество.

– Господин, хотите, я посижу за ширмой? – тихо предложила она. – Посмотрю на него. Послушаю.

Тадамаса отмахнулся, но не от жены, а от назойливой мухи, которая залетела в кабинет и принялась кружить вокруг его лба. Он верил в сансару, но его трактовка отличалась оригинальностью: он был убеждён, что, отправляя мух и комаров в лучший мир, он спасает их души, даруя им шанс переродиться храбрыми самураями.

Он замер, дождался, пока мушка не опустится ему на лоб, и резко хлопнул себя ладонью.

– Ещё одна спасённая душа будущего самурая? – с улыбкой протянула Амико. – Можно поздравить, господин? Ваши ряды отважных снова пополнились?

– Промахнулся, – мрачно буркнул он, сдувая с руки несуществующую пыль.

И тут же, словно и не было этой абсурдной сцены, Амико досадливо поморщилась, бросив взгляд на стол, заваленный свитками.

– Простите, господин, но завтра я не смогу присутствовать, — сказала она, указывая на кипу бумаг. – Неотложные письма.

Тадамаса лишь кивнул, не уловив намёка. А она посмотрела на него с лёгкой, почти незримой улыбкой, в которой читалось: «Справишься, мой грозный повелитель? Ведь ты же так "превосходно" провёл последние переговоры».

И было от чего усмехнуться. Он уже заключил устное соглашение с одним влиятельным кланом об увеличении поставок и даже получил задаток. Но всё пошло прахом, когда от корейской стороны прибыл женоподобный гонец с вестью, перечёркивающей все договорённости. Тадамаса, пробежав послание по диагонали и выхватив лишь суть, пришёл в ярость.

С третьей попытки его толчок в грудь отправил гонца... в мир между миром живых и дзигоку, японским адом. Оттуда бедолагу вот уже вторые сутки безуспешно пыталась вызволить Сайо – наставница его дочери Соры-тян, девушка с необычной внешностью и поистине чудодейственными способностями.

Теперь же последствия его поступка тяжёлым, невидимым грузом лежали на плечах Амико. Сам Тадамаса вспоминал о гонце лишь тогда, когда ему об этом настойчиво напоминали.

Амико-сан уже не впервые садилась за стол, чтобы составить изящное и дипломатичное письмо для некогда могущественного клана Такэда, который растеряв своё былое величие заполнил его непомерной заносчивостью. Ей предстояло объяснить задержку поставок, не раскрывая истинных причин.

Второе письмо было не менее сложной задачей: нужно было успокоить самих поставщиков, которые тщетно ждали вестей от своего гонца и гадали, принял ли грозный глава Пусанского офиса их условия.

А Тадамаса, выйдя в сад, уже и не вспоминал о вчерашних словах жены. Он остановился, глубоко вдыхая утренний воздух, наполненный ароматом сосен и влажной земли.

Глава Пусанского Вэгвана был спокоен и уверен, ведь знал: ответы на все вопросы проявятся сами, стоит лишь дождаться, пока высохнет тушь на рисовой бумаге под кистью его мудрой жены Амико.

Коридор, ведущий в зал переговоров, был длинным и прохладным, словно специально созданный, чтобы усмирять тревожные мысли. Мерное движение по гладкому полу настраивало ум, помогая обрести внутреннюю уверенность.

На стенах висели свитки с иероглифами «Верность» и «Справедливость», но Тадамаса видел их так часто, что перестал замечать их смысл. Теперь они были для него лишь частью интерьера – красивым и привычным фоном.

Раздвинув тяжёлые двери широким, уверенным движением, он вошёл в зал Тайсэйдзан. Пространство встретило его торжественной тишиной.

Вдоль стен стояли бёбу – ширмы с утончёнными пейзажами: горы, сосны и утренний туман, напоминавшие о хрупкости мира и о том, что даже сила требует равновесия.

В центре зала находилась низкая лакированная трибуна для Тадамасы. Напротив – места для корейской делегации: простые циновки, без излишеств, но чистые и аккуратные.

На стене за трибуной висел свиток с каллиграфией: «Тайсэйдзан» – «Великая гармония». Иероглифы были выведены уверенной рукой, от них веяло безмятежной властью.

Делегация прибыла накануне. Слуги доложили: всего четыре человека.

«Торопятся…» – усмехнулся про себя Тадамаса, складывая руки на груди.

Яркое осеннее солнце, низкое и тяжёлое, словно страдая одышкой, с трудом добралось до наивысшей точки на небе, а затем перевалив зенит, медленно и величаво поплыло на запад. Наступал Час Козы (1-3 часа после полудни) — время, когда тени длинны, а терпение на исходе.

Двери раздвинулись, и в зал хлынул свет, заставив Тадамасу на миг прищуриться. Четверо корейских представителей вошли безмолвно.

Тадамаса поклонился вошедшим не слишком низко: ровно настолько, чтобы подчеркнуть свой статус хозяина. Посол и его спутники ответили глубокими поклонами: в их жестах читались уважение и… лёгкая настороженность.

Когда Тадамаса поднял глаза, его взгляд застыл. Лицо главы делегации…

 – Не может быть…  –  в груди что-то приятно сжалось.

Тадамаса пристально всматривался в лицо Ли Ёна.

– Подождите здесь, – произнёс он неожиданно тихо. Не объясняя причин, он стремительно вышел из зала «Тайсэйдзан», оставив растерянного молодого посла и уже начавших удивлённо перешёптывающихся между собой высших чиновников Пусанского Вэгвана.

Через несколько минут шаги Тадамасы уже гремели по коридору, ведущему к архиву. Там, отмахнувшись от растерянных слуг, он вытащил свиток, покрытый пылью времени, и почти бегом направился к жене.

– Амико! — воскликнул он, распахивая дверь. Он прижимал к своей широкой груди небольшой лист рисовой бумаги. – Это наш обратный билет в Эдо.

Он одной рукой прижимал её к груди, а другой любовно поглаживал «билет», ощущая приятное покалывание в пальцах. Наконец, он благоговейно развернул изображение, нарисованное на бумаге, в сторону жены.

– Амико! Посмотри, ведь он же... Он ткнул пальцем в старинный портрет – лицо с резкими скулами и знакомым прищуром. — Исикава Гоэмон!

Амико-сан наконец оторвалась от мыслей о том, как объяснить клану Такэда задержку в поставке и взглянула на мужа с усталым спокойствием.

– Дорогой, если ты решил арестовать корейского посла за сходство с легендой, сначала поешь.

— Да нет же, Амико, ты только посмотри! Шрам, взгляд… Это же Исикава Гоэмон!

– А, – насмешливо сказала жена, – да, теперь я точно вижу… Это именно тот, кого сварили в котле четыре поколения назад? Мой муж, возможно, в тебе и говорит карма прошлых жизней, но душа мухи, перевоплотившаяся в Гоэмона в качестве корейского посла, – это уже слишком даже для сансары.

– Но посмотри же, одно лицо! – продолжал горячиться Тадамаса, тыкая пальцем в портрет.

– Не порвите изображение, господин, – посоветовала жена, широко и чуть нервно улыбаясь.

Тонкие губы растянулись, а в глазах заплясали огоньки озорства. Но раздражение всё же пробивалось наружу: объяснительное письмо клану Такэда никак не писалось, а тут ещё и Нагаи со старым изображением Исикавы Гоэмона, «защитника униженных и угнетённых» двухсотлетней давности. – А то не с чем будет сравнивать — добавила она.

Амико даже не стала прикрываться веером, позволив шаловливым смешинкам рассыпаться по кабинету.

– И берегите дверь, господин. Говорят, тех, кто видит Гоэмона, ждёт казённый котёл, – заунывным голосом добавила она, театрально прикрыв глаза ладошками.

По морщинкам в уголках её глаз и дрожащим уголкам её губ было ясно: весь этот беззлобный спектакль лишь для него одного.

И ведь намёк был не случайным. Согласно преданию, когда воины Тоётоми Хидэёси пришли арестовывать Гоэмона, тот отчаянно сопротивлялся и сорвав дверь с петель, использовал её как щит против лучников. Но его всё равно схватили и предали казни в котле.

Тадамаса, сначала насупился от мысли, что жена просто издевается, но не устояв перед её заразительным тихим смехом, сам широко улыбнулся. Теперь он просто смотрел на её спектакль любящими глазами.

«Только мне дано увидеть смеющуюся Амико», – самодовольно подумал он, потому что ни один человек в Пусансом Вэгване даже представить себе не мог: просто весело смеющуюся Амико-сан.

Она сделала паузу, и добавила тихо, словно рассказывая страшную сказку на ночь:

– Его именем детей пугали, а в храмах даже не решались писать его лик, более задумчивым.

– На сколько дней прибыл посол?

И, не дождавшись ответа, встала и прошлась по кабинету, а, Тадамаса словно не слыша вопроса жены был погружён в свой собственный мыслительный процесс. Он моргнул, перевёл взгляд с портрета на жену, потом снова на гравюру.

– Хм... быть может, ты права, – пробормотал он – и, всё же на кого-то он сильно похож, – Тадамаса превратился в гигантский работающий мозг: морщины на его высоком лбу появлялись словно волны в прилив. Складки то появлялись, то исчезали. Он то приближал гравюру практически вплотную к глазам, то отдвигал её на всю внушительную длину своих могучих рук. В процессе мыслительной работы он всё время тихо повторял.

– Нет, конечно, это не он, – отдалив портрет, – но бьюсь об заклад, я точно видел его лицо.

Потом всё ещё нахмуренный, вернулся в зал, спрятав гравюру в рукав кимоно. Его подмывало вытянуть руку с гравюрой и, так сказать, напрямую сравнить лицо молодого посла с гравюрой известного разбойника. И даже рука вновь потянулась, чтобы достать портрет, но вспомнив о правилах приличия, он одёрнул себя.

В зале «Тайсэйдзан», словно включили паузу: молодой посол так и стоял на своём месте, как Тадамаса его оставил, громкий шёпот, при появлении главы резко прекратился, словно в зале выключили звук. В наступившей тишине тонко звенел одинокий писк комара, перепутавшего день с ночью.

Тадамаса стоя лицом молодому послу начал приветствие:

–  Добро пожаловать в мой дом, глава корейской делегации, – наконец произнёс он, вновь обретая контроль над ситуацией и так же пристально вглядываясь в лицо молодого человека.

«Да… Молодой посол похож действительно похож на японского аристократа…»  –  пробормотал он, ещё вчера воспринимая эти слухи как нечто несерьёзное. Но теперь…

Молодой посол сел только тогда, когда Тадамаса жестом указал ему на место. Он говорил сдержанно, с оттенком уважения:

 – Благодарю за тёплый приём, Тадамаса-сама. Для меня – честь вести переговоры с таким уважаемым человеком.

Но Тадамаса почти не слушал. Его внимание поглотило другое: безупречный японский язык посла, мягкая интонация, совершенное произношение, будто отточенное с детства.

«Если он не японец, почему же говорит так чисто?.. Корейцы так не говорят», – с недоверием подумал Тадамаса.

Теперь он узнал! «Какой же он Исикава Гоэмон! – он наконец вспомнил, где видел его лицо. Возможно поэтому Амико попросила показать ей фотографию и тоже узнала его... – Это же… да, это он и шрам над правой бровью…». Тадамаса понял, что ему опять нужно заглянуть в архив.

Молчание затянулось.

 – Простите, Тадамаса-сама, – осторожно произнёс Ли Ён. – Может быть, пригласим вашего переводчика?

Его голос был спокоен, но в нём прозвучала едва уловимая провокация. Японская и корейская делегации переглянулись, уловив неясное напряжение между хозяином Тайсэйдзана и молодым послом.

Тадамаса поднял голову. 

– Посол…  –  он словно подбирал слова. 

– Ли Ён Су, – негромко подсказал секретарь. 

– Ли Ён Су-сан, – повторил Тадамаса и кивнул. – Прошу вас зайти ко мне в кабинет в tori no koku (в Час Петуха, около 5-ти часов вечера). Там мы всё обсудим… более подробно.

Тадамаса поклонился чуть ниже, чем прежде, и, не оглядываясь, покинул зал. Он стремительно направлялся к жене, но прежде, он должен был заглянуть в архив, чтобы найти другую гравюру.

Теперь уже волнение, уверенность и странное предчувствие, наверное, скорее радостное, переполняли его, заставляя сердце биться быстрее. Он быстро зашагал в сторону архива.