Глава 2. Тадамаса-ян

«Рождённый под звездой удачи или когда Бисямон* твой друг».

*Бисямон-тэн (毘沙門天) — бог войны и справедливости, покровитель воинов и хранитель сокровищ.

Глава Пусанского офиса, Нагаи Тадамаса, встал в середине Часа Тигра (около 4 утра), когда мир окрасился первыми лучами рассвета. Но этой красоты он не замечал.

Проворочавшись в постели до утра, он накинул халат и широкими шагами направился в свой кабинет. Тадамаса был человеком, которого невозможно было не заметить.

Красивое, породистое лицо искажала гримаса ярости, а ноздри типично «японского носа» с горбинкой, сейчас гневно раздувались.

Слегка раскосые глаза главы Пусанского офиса сейчас хищно сузились, а зрачки превратились в две точки, высматривая жертву из слуг, который, на свою беду, возможно, проснулся слишком рано.

Собрав длинные чёрные волосы в пучок, он, натянул кожу головы на макушке так, что его глаза сузились ещё сильнее. Он вновь порыскал глазами по коридорам дома в поиске слуг и, никого не найдя, быстро направился в сторону кабинета.

Его взгляд вселял в людей тревогу: хищный, изучающий, словно предугадывающий каждое движение. Он никогда не смотрел прямо на собеседника, а чуть в сторону, словно невзначай, и казалось, что замечает больше, чем любой другой. Но это была лишь иллюзия: люди, глядя в его глаза, сами приписывали ему глубину и проницательность.

На самом деле Тадамаса, оставаясь мелким манипулятором, хоть и умел профессионально оценивать людей, нередко делал выводы, противоположные истине: возможно, из-за коротких, скользящих взглядов, слишком поспешных и поверхностных. Чаще всего ошибался в оценке человека, а иногда – фатально.

Высокий и жилистый – он напоминал воина, готового к бою. Но больше всего выделялась его походка – уверенная, почти танцующая, она напоминала движения тигра, готового в любой момент нанести решающий удар.

Его голос звучал резко и громко, с интонацией, не терпящей возражений. Сила Тадамасы была не в хитрости или тонкости переговоров – это было делом его жены, миниатюрной Амико-сан.

Он был человеком действия: прямым, импульсивным, однако, именно это качество делало его эффективным главой. Если слова Амико не приводили к желаемому результату, он решал любую проблему грубой силой.

Тадамаса резко раздвинул двери кабинета. С грохотом ударившись о стены, они возвестили: хозяин в дурном расположении духа. Он уверенно направился к массивному столу.

Стол из тёмного лака с японской инкрустацией сразу привлекал внимание. Его поверхность украшал дракон из перламутра, созданный мастером Тосити Икусима по древней технике радэн, c применением её тончайших разновидностей: ацугаи и варигаи. Ими украшали доспехи и шкатулки ещё со времён Камакура. Голова дракона гордо возвышалась в центре, а извивающееся туловище подчёркивало власть своего хозяина над пространством.

Тадамаса широким движением провёл своей большой ладонью по полированному столу, словно стряхивая невидимую пыль. Глаза дракона из перламутра, с вложенными в них самоцветами, словно насмехались над его яростью. Этот стол пережил падение кланов и восход сёгунов – ему ли бояться гнева одного опального самурая?

Но, сегодня, Тадамаса даже не взглянул на искусную работу мастера. Красота стола давно перестала его впечатлять, став привычным фоном. Он тяжело опустился в кресло, которое мягко обняло его, даря покой, которого он уже не замечал: его мысли были слишком напряжены.

Сцепив пальцы до побелевших костяшек, Тадамаса вдавил локти в стол и уставился в пустоту. Тяжесть вопросов, терзавших его, вдавливала плечи вглубь кресла, будто на них лежал невидимый каменный доспех.

Первые солнечные лучи мягко ложились на пол, но их тепло не проникало в уже разгорячённый мыслями мир его размышлений. Тишину комнаты нарушал лишь едва слышный, навязчивый шорох, казалось, что рисовая бумага осторожно перешёптывалась на столе, рискуя попасть под горячую руку хозяина.

Этим утром вся энергия главы Пусанского офиса уходила на борьбу не только с мыслями, но и с самим собой. Он пытался контролировать дыхание, чтобы оно оставалось ровным, но за этой спокойной ритмичностью скрывалась буря эмоций, умело спрятанная под маской уверенности и власти.

Вчера ему исполнилось пятьдесят пять – дата, которую многие отмечают с гордостью. Но для Тадамасы это был лишь ещё один день, навязчиво напоминавший о прошлом, которое он яростно пытался забыть.

Его старший брат не соизволил приехать лично, прислав вместо себя двух самураев. Их присутствие ощущалось как оскорбление, напоминание о позоре, совершённом более двадцати лет назад.

Двое самураев молчали, но их взгляды, словно заострённые клинки, вонзались в его самолюбие. Их позы были напряжёнными, но лица оставались бесстрастными.

«Ему мало того, что я сослан сюда. Теперь он хочет унизить меня ещё больше присылая этих», – с горечью и злостью подумал Тадамаса презрительным взглядом рассматривая самураев.

На своём юбилее Нагаи Тадамаса сжимал кулаки до побелевших костяшек, лелея мысль убить самураев, присланных братом, он даже сделал шаг в их сторону: их молчаливое равнодушие резало нервы острее любого клинка.

Но Амико-сан, словно читая его мысли, подошла с грацией, которая всегда унимала его гнев.

Здесь следует упомянуть причёску Тадамасы, поскольку она играла важную роль в укрощении импульсивного зверя. Темя у главы Пусанского офиса было тщательно выбрито, блестело, словно отполированное зеркало, а длинные волосы, смазанные маслом камелии, приглаженные до чёрного зеркала, собирались в тугой узел на затылке. Узел этот был широким и массивным: настоящая печать его сословия, символ силы и чести самурая.

Но, по настоянию Амико-сан, он всегда оставлял тонкий локон, спускавшийся ниже узла. С одной стороны – мелочь, почти незаметная для постороннего глаза, с другой – её маленький секрет.

Этот локон был её «звоночком», словно связанный с центром гнева дикого животного. Когда она слегка дёргала его во время разговора, разгорячённый спором, огромный Тадамаса даже не оборачиваясь мгновенно, повиновался, как ручной тигр.

Для окружающих это выглядело, будто он просто послушал женский каприз. Но те, кто был посвящённые, понимали: именно в этом маленьком жесте и заключалась её власть: хрупкая женщина держала за ниточку того, кого боялись другие.

Аккуратно, но крепко, она дёрнула за свисающий локон волос, как за поводок. Её мягкий рывок скрывал силу, перед которой Тадамаса не мог устоять. Её голос, словно журчание ручья, звучал едва слышно, но точно доходил до его ушей.

В зале лишь немногие заметили её жест, но те, кто заметил, отводили глаза, словно застали тигра в ходе дрессировки. Те немногие, знавшие этот жест боялись улыбнуться, понимая, кто в этой паре настоящий хозяин и что будет, если маленькая дрессировщица направит гнев её ручного тигра на них.

Отведя его в сторону, где их никто не мог услышать, она тихо прошептала:

– Ты так долго стремишься вернуться в Эдо. Думаешь, вспышка гнева приблизит тебя к цели? Или ты хочешь дать брату ещё один повод выставить тебя ничтожным?

Её слова, холодные и спокойные, пронзили его. Тадамаса замер, ещё мгновение удерживая в себе ярость. Но голос жены, словно капля воды на раскалённую докрасна катану, зашипела в его сознании, остужая ярость. Он глубоко вздохнул, разжал кулаки и тихо пробормотал:

– Ты права... как всегда.

...

Позорная митиюка. Начало.

Старший брат Нагаи Тадамасы, тёзка их отца, унаследовал всё имущество отца-самурая, Мацудайры Иэясу. По традиции доспехи, оружие и честь рода переходили к старшему сыну. Младшим же доставались мелкие украшения и крохи.

Однако Тадамаса был уверен, что отец оставил ему доспехи и мечи. Он знал, что старший брат, слышал от отца, что тот всегда хотел передать фамильные доспехи и оружие, и, что он поступит, по совести, и отдаст их ему без споров.

Однако, когда старший брат зачитал последнее письмо, оказалось, что ни о каких фамильных реликвиях, передаваемых Тадамасе, не было упомянуто ни слова и Иэясу категорически отказался передать Нагаи фамильные боевые реликвии отца.

Боясь гневной реакции младшего брата, он передал своё решение его жене Амико-сан.

– Амико-сама, – тихим голосом начал разговор Иэясу, – вы же понимаете, что я не могу просто так передать Нагаи доспехи и оружие, – он слегка наклонился к Амико-сан и заговорщически продолжил:

– Может быть, отец когда-то говорил Тадамасе, что отдаст ему фамильные реликвии, но – он выпрямился и поднял палец, – вы же понимаете, как это могло было бы выглядеть. Если он передаёт младшему сыну доспехи и оружие, то он идёт против воли предков, – его голос набирал силу, он выпрямил спину и сейчас говорил уверенно и убеждённо, – а традиции Империи Ямато, никому не позволено нарушать! Никому! Даже такому прославленному самураю, как мой отец.

Это новость стала невыносимым унижением для Тадамасы. Роль того, кто стоит в тени и довольствуется остатками, вызывала в нём ярость.

Амико-сан, зная и понимая, почему переживает её муж пыталась всячески успокоить его. Она приготовила ему шикарный ужин и постоянно подливала ему сакэ, чтобы оторвать его от грустных мыслей пока он, наконец, под утро, словно провалился в пустоту.

...

– Нагаи, сынок, – Тадамаса услышал отца, а потом и увидел его. Тот сидел на каком-то троне, облачённый в боевые доспехи, за поясом были видны катана и вакидзаси. По правую руку от него сидела матушка. Лица её было не видно, но Тадамаса чувствовал её присутствие.

– Получил ли ты мои доспехи и мечи, – он встал. Ушедшим в мир духов он, казалось, стал сантиметров на десять выше.

– Нет, отец, – с обидой выпалил Тадамаса тоном маленького избалованного мальчика, но взяв в себя в руки, последнюю обиду проговорил уже нормальным тоном.

– Вы забыли упомянуть о них в своём последнем письме.

– Такого не может быть, – прогремел отец и Тадамаса слегка оробел. Ушедший к духам отец, ранее ушедшая мать, какие-то троны, вот и дымка откуда-то появилась.

– Нет отец, – придя в себя твёрдо проговорил Тадамаса.

Он думал, что тот опять продолжит гневаться, но отец уже как-то по-старчески кряхтя сел и хитро прищурившись сказал:

– Значит ты должен украсть их.

– Украсть? – переспросил Тадамаса, будто не веря услышанному, – отец, эээ, вы уверены, – и поднял голову на отца.

– Что ты говоришь? – ворчливо вмешалась в беседу матушка. Голос матери донёсся откуда-то справа, и ему показалось, что тень от вазы в токонома на мгновение шевельнулась. Её Тадамаса не чётко видел, просто знал, что это её голос:

– Зачем ты учишь мальчика таким глупостям? Не делай как он говорит, слышишь сынок!

– Доспехи и мечи всегда принадлежали Нагаи, – упрямо сказал отец матери, – ты ведь это знаешь и помнишь, как я ему их обещал, – он указал пальцем на сына.

– Папа, а может вы снимите ваши доспехи и отдадите их вместе с мечами, – Тадамаса указал рукой на заправленную за пояс катану и вакидзаси.

Он услышал, как отец и мать о чём-то пошушукались, а потом отец, видимо смущаясь ответил:

– Понимаешь сынок, эээ, это моя, как тебе сказать, повседневная одежда в дзигоку.

Тадамаса ошарашенно водил взглядом по сторонам, присматриваясь к обстановке: просторное помещение, в центре которого стоял низкий столик, два больших просторных трона, на которых сидели родители, чистые, пахнущие свежим сеном татами, на котором сидел он сам. Небольшая токонома в дальнем углу с вазой, на стенах были развешаны пару какэмоно и гравюра горного пейзажа в стиле укиё-э.

– Так вот что такое дзигоку? – удивлённо осматриваясь спросил он.

– Нет сынок, – опять вмешалась мама, – это комната свиданий, – Тадамаса всё ещё не мог видеть её лица, лишь размывчатое пятно, – нам сказали, что ты хотел видеть отца, а я так, за компанию с ним пришла.

Тадамаса перевёл взгляд на отца. Тот уже сидел, покачивая головой и постукивая по ней правой ладонью, повторял сам себе:

– Я же писал... Я же писал...

Потом вдруг собрался, выпрямился и уже деловитым тоном начал излагать план:

– Иэясу будет обижен, но ты должен забрать то, что принадлежит тебе по праву. Пойдёшь ночью, возьмёшь доспехи, поставишь их в токонома и будешь любоваться, вспоминать меня, да, сынок? – ласково закончил отец.

– Да, да, да... – радостно повторял Тадамаса, смеясь сквозь сон.

И в тот же миг проснулся, всё ещё слыша в ушах отцовское:

– Я же писал...

...

После этого сна, ночью, решившись на кражу, он уже не думал о традициях: это ведь был совет отца. Мысли крутились вокруг доспехов и мечей.

Символы чести, передаваемые из поколения в поколение, имели для него теперь особое значение, потому что он помнил последний совет, который отец дал ему той ночью:

– Пойдёшь ночью, возьмёшь доспехи, поставишь их в токонома — и будешь любоваться, вспоминать меня, да, сынок?

– Да отец, – твёрдо повторил Тадамаса своему отражению в зеркале и пошёл собираться.

Им двигало лишь желание обладать ими, словно доспехи и мечи манили своей недосягаемой красотой. Одевшись во всё чёрное, он пробрался в дом брата бесшумно, как тень. Как большая, высокая тень.

Казалось, что Тадамаса, вырос в этом доме и знал до мельчайших деталей каждую комнат: здесь прошло его детство. Однако, старший брат, Иэясу, после смерти их отца распорядился начать в доме ремонт.

Тихо ругаясь на затею брата, Тадамаса старался передвигаться бесшумно в темноте, но практически в каждой комнате по нескольку раз спотыкался, создавая такой не нужный в этой ситуации шум.

Его сердце гулко билось, отдаваясь в ушах и ему казалось, что любой звук разбудит весь дом и, действительно из спален, расположенных в основном доме, начали доноситься какие-то звуки. Тадамаса притаился и звуки через какое-то время исчезли. Он осторожно продолжил движение.

Добравшись до комнаты с семейными реликвиями, он замер. Перед ним стоял сундук из лакированного дерева с металлическими уголками. Дрожа от предвкушения, Тадамаса осторожно открыл его. Запах древесины и лака наполнил воздух. Внутри лежали О-ёрой (доспехи) и дайсё: катана и вакидзаси (пара мечей).

Его сердце забилось сильнее, когда он провёл рукой по гладкому, холодному металлу доспехов, украшенных изящными узорами. Ножны меча из дерева магнолии, инкрустированные цветами, сверкали в тусклом свете. Всё это казалось созданным не для человека, а для божества.

Он осторожно поднял катану. Её тяжесть приятно оттянула руку, наполняя его странным чувством власти. На цубе была выгравирована вишнёвая ветвь: мон клана Мацудайры, символ стойкости и чести.

Для Тадамасы этот знак был не просто украшением, а памятью об отце. В тот момент он забыл про стыд и угрызения совести, помня слова отца. Он чувствовал только гордость за свою решимость. Эти вещи должны принадлежать ему, потому что никто другой, даже его старший брат не были достойны обладания ими.

На следующее утро, когда о краже стало известно, дом брата наполнился шумом и суетой. Слуги метались из комнаты в комнату, проверяя, не исчезло ли что-то ещё.

В центре хаоса, как раскалённый вулкан, стоял Иэясу. Его лицо багровело от гнева, а голос гремел так, что казалось, дрожат стены. Он требовал найти виновного и вернуть украденное. Доспехи и пара мечей были не просто реликвиями. Они символизировали честь и историю их рода.

Тадамаса сохранял спокойствие, он нарушил совет отца и не стал сразу же выставлять их в токонома, а спрятал добычу в тайном месте.

Амико-сан, войдя в кабинет Тадамасы, заметила доспехи и дайсё, неумело спрятанные в углу: Нагаи просто накрыл их белой тряпкой, а она сразу же всё поняла, и теперь не нуждалась в доказательствах.

Её взгляд, обычно спокойный и непроницаемый, задержался на них чуть дольше, белая тряпка чуть приспустилась, открывая часть фамильных доспехов. Это были те самые реликвии, которыми Тадамаса так гордился и которые на приёмах служили символом славы клана Мацудайры.

Сказать, что она была разгневана, ничего не сказать. Она сейчас была похожа на разгневанную Аматэрасў о̄миками – великую священную богиню, сияющую на небе, которая была готова испепелить бестолкового супруга, но усилием воли (только Будда знает, чего ему это стоило умиротворить великую богиню).

Амико-сан, несмотря на свою молодость, была мудра и достойна своего кумира – Хо̄дзё Масако и сумела сохранить самообладание.

Она не закричала и не устроила скандала, а медленно повернувшись к мужу, который с показным равнодушием ел нори (сушёные водоросли), Амико-сан посмотрела на него.

В её глазах до сих пор бурлили гнев разочарование и холодное осознание того, что её мечтам возможно никогда не суждено сбыться, но она взяла себя в руки.

 – Тадамаса, – спокойно начала она, но её голос был натянут, как тетива лука.  –  Ты сделал это?

Тадамаса поднял глаза и понял, что лгать бессмысленно. Вместо оправданий он лишь пожал плечами:

– Эти вещи всегда должны были быть моими.

Лицо Амико-сан оставалось неподвижным, но сцепленные на поясе пальцы побелели. Она глубоко вдохнула, стараясь справиться с бурей внутри.

– Ты понимаешь, что сделал? Это не просто вещи. Ты унизил не только себя, но и весь наш род. Если об этом станет известно, ты никогда не вернёшься к прежней жизни.

Но, Тадамаса приподнял правую бровь, приосанился и почему-то ответил басом, видимо желая придать своему ответу важности или магической таинственности:

– Я недавно видел отца.

Амико-сан слегка отошла и внимательно посмотрела на мужа.

– Где видел? – осторожно поинтересовалась она.

– В дзигоку, – просто ответил Тадамаса.

– Где? – Амико-сан подошла к мужу нахмурила бровки и положила ему на лоб свою изящную ладошку.

– Значит ты видел отца в японском аду? – утверждающе повторила жена. Тадамаса лишь удивлённо моргнул, когда её ладонь коснулась его лба, но не стал отстраняться.

– Кстати, в комнате для свиданий там уютно, – сказал он с довольной улыбкой. – Татами пахнут свежим сеном, два трона, вазочка в токонома, какэмоно, горный пейзаж укиё-э… В общем, мило.

– А, да! –  он забыл рассказать Амико важную деталь своего сна, – ещё там была мать, – он улыбнулся, – отец сказал: укради и поставь в токонома – будешь любоваться и вспоминать меня.

– А, что сказала матушка, – машинально спросила Амико-сан. Она не понимала: муж тронулся умом и что теперь делать?

– Она отговаривала меня и упрекала отца, – с удовольствием ответил Тадамаса.

– Она всегда была умной женщиной, – вновь машинально констатировала жена.

– А ещё отец уверял меня, что написал письмо, в котором признавал фамильные доспехи и мечи моими.

– И, где письмо, – также автоматически спросила Амико-сан и вдруг, осознав весь идиотизм беседы, вспылила:

– Какое дзигоку? Какая встреча с родителями?

Она вплотную подошла к мужу, но тот сидел не отстраняясь. Она встала напротив, глядя мужу прямо в глаза, а тот беспечно жевал нори.

– Ну да, – просто ответил Тадамаса, запихивая в рот очередной кусочек нори, – отец услышал, что я хочу у него спросить, почему он мне не оставил фамильные реликвии, а матушка узнала об этом и присоединилась к нам.

Амико-сан замерла. Гнев испарился, сменившись леденящей душу тишиной. Перед ней сидел не предатель рода и не бесчестный вор. Перед ней сидел безумец, уютно устроившийся в собственном безумии. И это было куда страшнее.

– Позвольте вас спросить, мой дорогой муж, – мягко спросила Амико-сан, – когда состоялась эта знаменательная встреча, которую я так неудачно пропустила? Или это секрет? – И внимательно посмотрела на мужа.

– Какой секрет, – Тадамаса сначала насторожился, потому что Амико называла его на «Вы», когда злилась на него, но потом по мягкости её тона понял, что возможно форма обращения была связана с чем-то другим и спокойно ответил: – Помнишь, когда Иэясу, – он невнятно назвал его нехорошим словом, – отказал мне, ты мне устроила незабываемый вечер, – он масляно закатил глаза и потянулся рукой к жене, но та больно стукнула его и сделала шаг назад.

– Ну вот значит, – обиженно потирая руку, продолжил он, – в ту ночь они ко мне и пришли.

– Как пришли? К нам в покои? – с притворным ужасом переспросила Амико-сан и, подыгрывая мужу, закрыла руками глаза.

– Да нет же! – возмутился непонятливостью жены Тадамаса, и, не заметив её иронии. – Во сне они ко мне… нет, скорее я к ним… В общем, мы встретились.

Он запнулся, наклонил голову, слегка свёл брови: было видно, что муж пытался вспомнить, кто же всё-таки к кому пришёл. А у Амико-сан, наблюдая за мужем наступило облегчение:

«Хвала Будде! Он не сошёл с ума. Наверное, это сакэ виновато. Ладно, попробуем зайти, с другой стороны».

– Если ты так хотел вернуть свои меч и доспехи, мог бы действовать иначе. Не так грубо, как в тот раз с моим похищением, – осторожно и тихо сказала Амико, и в её голосе прозвучал упрёк.

Тадамаса напрягся под её взглядом, но промолчал. Она никогда не повышала голос, но её слова били точнее любого удара.

– С твоими связями и средствами это можно было сделать тоньше. Изящнее, – продолжила она, делая шаг вперёд. Голос оставался мягким, но холодным, как сталь.

Она неспешно обошла его, будто взвешивая в голове последствия его «ошибки», затем остановилась перед ним и встретив его взгляд, буквально впилась в него глазами, не позволяя мужу отвести взгляд.

– Но ты предпочитаешь оставлять после себя только обломки.

Её голос звучал спокойно, почти лениво, но в этом спокойствии чувствовалась сила, заставившая даже толстокожего Тадамасу почувствовать себя крайне неуютно, он даже зябко повёл плечами, но не смел отвести взгляд от жены.

– Вместо этого ты действовал грубо и неуклюже, – продолжила она мягко, но твёрдо.

Амико-сан почувствовала, что нужно немного отпустить мужа, чтобы не вызвать в нём ненужного озлобления. Она медленно отвела взгляд от Тадамасы, который, как ей показалось, облегчённо вздохнул. Она внутренне улыбнулась, чтобы не перейти ту тонкую грань, за которой мягкость превращается в вызов.

– Позор пал не только на тебя, но и задел мою семью. Когда ты начнёшь учиться на своих ошибках?

Она сделала паузу, внимательно изучая его лицо, пытаясь уловить хотя бы тень раскаяния.

– Ладно, когда ты украл меня, – её тон едва смягчился, – это ещё можно понять. Ты хотел, чтобы мой отец узнал об этом. Но сейчас? – Её голос снова стал твёрдым. – Ты поступил так, будто хотел, чтобы старший брат поймал тебя с поличным.

Она слегка постучала его по голове: в этом жесте смешались упрёк и едва заметная забота. Тадамаса стиснул зубы, его огромные руки сжались в кулаки.

– Я просто хотел вернуть то, что принадлежало мне по праву! –  выпалил он, пытаясь сохранить остатки достоинства, – а, когда я объясню ему…

Амико слегка склонила голову, её губы тронула лёгкая усмешка.

– Знаю, про дзигоку и папу, который написал последнее письмо, но попросил, на всякий случай украсть фамильные реликвии, а мама отговаривала, так?

– Отец всегда говорил, что он, после смерти отдаст их мне, – упрямо, словно обиженный ребёнок, опустив голову твердил Тадамаса.

– Тадамаса, – укоризненно покачав головой сказала Амико-сан, она подошла к своему большому мужу, как к ребёнку, к которому даже когда он сидел, ей приходилось вытягивать руку вверх. – Есть большая разница между тем, что сказал твой отец при жизни и тем, что он написал в последнем письме.

– Но, я точно знаю, что он хотел передать доспехи и дайсё, – всё также упрямо твердил он, – а когда мы с ним ночью встретились, – он осторожно посмотрел на жену, – отец уверял, что написал письмо…

Амико-сан задумалась, не мог же старший брат обмануть и его и, главное, её. Она не видела последнего письма, но была уверена, что не смог бы Иэясу так уверенно говорить, если в какун (семейных наставлениях) ничего не было сказано о Тадамасе и доспехах с мечами.

– Прости, я как-то не подумал, – вернул её в действительность голос мужу, – Может, в следующий раз стоит советоваться с тобой во всех важных вопросах? – бросил он с язвительной усмешкой, но, подняв взгляд, встретил её холодное, спокойное выражение.

В ту же секунду вся его язвительность улетучилась. Где-то в глубине его младенческого мозга шевельнулась догадка: возможно, она права…

– Будь так любезен, если не хочешь снова вляпаться в неприятности и втянуть в них всю нашу семью, – негромко сказала Амико. Она подошла ближе и, мягко коснувшись его массивной головы, погладила её лёгким, почти ласковым движением.

Но, Тадамаса понял: это не жест утешения. Это был жест утверждения. Отныне во всех сколько-нибудь серьёзных делах он должен был советоваться с ней. Её проницательный взгляд, спокойный и уверенный, словно гипнотизировал его, заставляя чувствовать себя слабее, чем он привык. Подчиняясь её взгляду, он неосознанно кивнул.

В этой сцене было что-то от укрощения дикого зверя: миниатюрная, бесстрашная укротительница и огромный, необузданный тигр, чья воля ломалась не под ударом кнута, а под взглядом женщины, которая знала, как приручить даже его.

…

Ранним утром следующего дня, Амико решительно вошла в кабинет мужа. Её лёгкие шаги прозвучали как гром для Тадамасы, который сосредоточенно возился у токонома, пытаясь найти идеальное место для доспехов и меча.

Блестящие после полировки доспехи стояли на подставке, а катана и вакидзаси лежали на стойке катанакаке. Тадамаса любовно склонился над мечами, будто ожидая от них ответа. Услышав, как жена вошла, он едва поднял голову.

– Амико, посмотри, как они прекрасно смотрятся здесь, – с гордостью сказал он, указывая на реликвии. – Они будто созданы для этой токонома.

Его голос звучал самодовольно, но взгляд Амико оставался холодным. Она стояла у дверей, неподвижная, словно статуя. Её молчание говорило больше, чем любые слова.

– Тадамаса, – начала она мягко, но с железной ноткой в голосе. – Ты должен их вернуть.

Он нахмурился, не сразу поняв, о чём она говорит.

– Вернуть? – переспросил он, вскидывая бровь. – Ты с ума сошла, Амико? – жена недобро усмехнулась и посмотрела на него словно спрашивая в ответ: «кто бы говорил». – Я взял то, что принадлежит мне по праву.

– Сядь пожалуйста, – она дождалась пока он сел, подошла к нему и внимательно посмотрела ему в глаза.

– Ты знаешь, что такое «Божественное вмешательство»? – и, не дожидаясь ответа, продолжила, медленно выговаривая слова, словно до сих пор формируя их позицию.

– Как не избегал Иэясу встречи с тобой, тебе придётся с ним встретиться, – подходя к мужу тихо приговаривала.

– Когда ты собираешься навестить Иэясу и вернуть ему фамильные реликвии? – мягко спросила Амико-сан, но в форме, не дающей отвечающему большого манёвра для ответа.

Но Тадамаса, зная свою жену, умудрился «не угадать».

– Никогда!!! – взревел он и подпрыгнув на коленях навис над уже подошедшей к нему Амико-сан.

Сейчас он выглядел, как рассерженный тигр, которого отвлекли от поедания добычи. Он встал на мощные задние лапы, готовый убить неразумного смельчака, пытавшегося отнять его законную добычу.

Амико-сан не испугалась грозного вида мужа, нависающего над ней, и не отступила назад. По её сосредоточенному выражению лица, было видно, что сейчас её мысли были заняты решением другого, более важного, вопроса и такие «страшные» сцены ей было видеть не впервой, поэтому она спокойно, но достаточно громко сказала:

– Сядь-те пожалуйста…

Тигр-муж, замер, на время забыв о фамильных реликвиях – это обращение на «Вы» звучало холоднее клинка и означало только одно: жена недовольна им. Чтобы выплеснуть накопившуюся негативную энергию, он быстро прошёл до своего роскошного стола, затем вернулся обратно к жене, и потом, уже не глядя на неё, сел на татами, оказавшись на уровне чуть выше её глаз.

– Мой господин, – начала Амико-сан, – хотите вы того или нет, но вам придётся их вернуть. Потому что у вас нет чётких доказательств: того самого письма отца, где бы он прямо завещал реликвии вам.

Амико-сан встала с татами, муж уже собрался последовать за ней, но она положила свою маленькую ладошку на плечо, прося остаться на месте. Она сделала шаг и вновь села напротив Тадамасы.

– Завтра вы поедете к старшему брату, – начала Амико-сан, – это, письмо,

Она вытащила из рукава кимоно сложенный конверт, запечатанный личной печатью Амико-сан и протянула его мужу. Муж покрутил конверт и без интереса положил его перед собой.

– Вы скажете, что к вам в кабинет пришёл дух вашего отца… – начала излагать свой план Амико-сан.

– И мать, – быстро вставил Тадамаса.

– Нет, – терпеливо возразила жена, – только отец.

– Но ведь всё было совсем не так? – возмутился Тадамаса, – зачем мне врать… – он осёкся, увидев насмешливую улыбку Амико-сан.

– Дух отца в полном снаряжении пришёл к вам в кабинет, – словно не слыша возражения мужа, повторила настойчивая жена, она слегка повысила голос, – и сказал, что вы должны вернуть принадлежащие вам по праву фамильные реликвии отца: доспехи и мечи.

– А мама, – задумчиво произнёс Тадамаса, внимательно слушая жену.

– Что мама, Какая мама? – сбитая с мысли переспросила Амико-сан.

– Господин, упоминания о комнате ожидания в японском аду, самом дзигоку и о споре матери с отцом, категорически запрещены, – жёстко сказала жена, – потому что после этого, через пару дней вас изолируют. Вы меня поняли?

Она посмотрела на мужа, который, судя, по глупой улыбке и слегка остекленевшим глазам, мыслями улетел в тот самый волшебный сон. Вопрос жены вывел Тадамасу из грёз в действительность, и он лишь недовольно кивнул головой.

– Вы в эту же ночь, – подчеркнула она, – после сна, когда дух отца пришёл к вам, решились пойти в комнату, где находились семейные реликвии отца, но в ящиках было пусто и вы просто вернулись домой.

Тадамаса хотел возразить, что сон ему снился накануне, а он решился пойти только следующей ночью, но Амико-сан лишь сверкнула глазами пресекая любую инициативу или интерпретацию её версии, происходивших событий и после этого большая «киса» насупилась и, буркнув что-то себе под нос, сложила могучие лапы на груди.

– Сегодня утром вы нашли эти доспехи и мечи у вас в кабинете.

Она кивнула головой и показала рукой на токонома, на которой уже стояли сияющие катана и вакидзаси, а доспехи и шлем были в процессе чистки. Затем, показала рукой за спину, назад, там, где она в первый раз увидела украденные доспехи, накрытые белой тряпкой, – вы меня слышите? – спросила она.

Последние слова жены, Тадамаса слушал нахмурившись, недовольно поводя плечами. Ему казалось, что будет «правильнее» рассказать старшему брату всю правду, как он во сне встретился с отцом в комнате ожидания японского ада дзигоку.

Как отец велел украсть, да именно не забрать, а украсть фамильные ценности, но мама была против и всё происходило в комнате ожидания дзигоку. Оставалось только понять кто к кому пришёл…

Он уже хотел возразить жене, но она его опередила:

– Вы же хотите, чтобы доспехи и мечи остались с вами? – она посмотрела ему в глаза, а он, понимая, что пропустил что-то существенное, заметался взглядом, но потом горестно усмехнувшись, только кивнул головой, не сказав ни слова.

Сейчас он был похож на ребёнка, который нашёл обещанный ему подарок до праздника, а сейчас хотят отнять за плохое поведение, если такое сравнение уместно для… двадцатипятилетнего «мальчика».

Тадамаса пытался что-то возразить, но она крепко сжала его ладонь своей. В который раз глава Пусанского офиса отметил, что за этой хрупкой фигурой скрывается сила, перед которой пасовали даже воины. Её пальцы, тонкие и изящные, сжимали его руку с такой уверенностью, будто удерживали не ладонь мужа, а всю его волю.

Его поражало, как в этой женщине могла уживаться мягкость шёлка и хватка из стали.

– В этом письме, – она взяла конверт, лежащий перед мужем, – я объясняю ему, – продолжала говорить она, – что к тебе действительно пришёл «дух отца» и ты совершил не кражу, а «ритуальное возвращение долга».

Тадамаса хотел что-то спросить, но Амико-сан опередила его, отвечая на незаданный вопрос мужа:

– Нет, ни сёгун, ни твой старший брат Иэясу не поверят, да и другие тоже… Для них это прозвучит как безумие, – она сделала короткую паузу, продолжая гладить руку мужа.

«Также как и для меня, когда я впервые услышала его безумный рассказ, про настаивавшего на краже фамильных ценностей отца, отговаривающей Тадамасу матери и изюминкой было свидание в приёмной японского ада (дзигоку)».

Она продолжила:– Ты знаешь, Иэясу слишком умён, чтобы поверить в случайности. Однако, если ты будешь настаивать на той версии, которую я тебе только что изложила, – она перешла на «ты», видя, что муж уже согласился с её условиями, – то он решит, что у тебя «божественное вмешательство» и я думаю, что отцовские доспехи и мечи останутся с тобой, – закончила она.

Она знала, что старший брат Тадамасы – Мацудайра Иэясу-младший, человек крайне щепетильный и ни за что не примет фамильные реликвии, покрытые с его точки зрения «позором» исчезновения или кражи, а тем более, если они уже прошли через руки младшего брата.

Амико-сан, выйдя замуж за молодого Тадамасу, сразу почувствовала напряжение в отношениях братьев и скрытое соперничество, исходящее не от её мужа.

Старший брат напрямую никогда не соревновался с младшим, понимая, что здоровый и свирепый Тадамаса победит его в любом споре. Амико-сан часто ловила завистливые взгляды Иэясу-младшего, который с ревностью наблюдал, как отец спускал любые проступки младшего сына, включая кражу её, Амико-сан и только добродушно посмеивался в усы.

Сам старший брат до сих пор не был женат, из-за чего переживала мать, приговаривая:– Время идёт, вот уже и Нагаи женился, а Иэясу всё никак не может найти себе жену.– Мама, – отвечал Иэясу-младший, – я избрал путь служения при дворе и ожидаю дозволения нашего сёгуна на назначение.

Был ещё один любопытный факт, почему Амико-сан была уверена, что Иэясу откажется от фамильных реликвий. Свекровь, матушка Тадамасы, нередко сетовала, что в том, что старший сын до сих пор не женат, есть вина самого «проказника Нагаи».

Стоило в замок приехать невестам, как Тадамаса, дурачась, начинал флиртовать, а они, глупышки, поддаваясь его обаянию, тут же склонялись в сторону младшего сына, доводя старшего брата до истерики.

Целый час ушёл на проверку истории Тадамасы о «божественном вмешательстве». Несколько раз, в ходе изложения, при попытке Тадамасы вставить «нужный» факт, звучал резкий окрик Амико.Она, как опытный лоцман, вела лодку сквозь рифы, не позволяя неопытному капитану бездумно крутить штурвалом.

Наконец, когда сопротивление было подавлено, Амико-сан, удовлетворённая рассказом, посмотрела на мужа и мягко сказала:– Хорошо, мой господин. Вы сейчас отстаиваете не только свою честь, но и честь семьи, наше будущее.

Дождавшись кивка, она направилась к двери, но, обернувшись на пороге, улыбнулась:

– Помни, после твоей встречи я хочу поговорить с ним лично. Так что, пожалуйста, соблюдай правила приличия, чтобы твой брат не разговаривал со мной сквозь зубы.

Убедившись, что её слова достигли цели, она молча вышла из кабинета. Она знала, что муж, возможно, возненавидит её за это, но честь семьи была для неё важнее.

Как и предсказала проницательная жена главы Пусанского офиса, Иэясу не поверил в «случайную находку». Тадамаса говорил уверенно, с тщательно продуманной интонацией, но старший брат, знавший его как облупленного, сразу понял всё.

Перед глазами старшего брата возникла картинка: Нагаи стоит перед витриной с реликвиями, почти трепеща от желания прикоснуться к ним, словно это были недосягаемые сокровища и отец, который привлекает младшего брата и что-то успокаивающе шепчет, от чего у Тадамасы радостно зажигаются глаза.

Но, Иэясу, вместо гнева, выбрал тонкий путь превосходства. Его голос был спокойным, почти снисходительным, но каждое слово пропитывало ядом. – Конечно, их честь теперь запятнана… пропажей или… кражей, – саркастично добавил старший брат, чуть склонив голову, словно раздумывая над чем-то несущественным.  –  Но разве это имеет значение?

Он лениво провёл пальцем по лакированной поверхности стола. – Пусть они украшают твой дом, – мягко, почти ласково произнёс он. – Ты ведь так их любишь, Нагаи. Пусть они будут твоими.

Слова старшего брата звучали, как змеиное шипение: внешне ласковые, но каждое резало самолюбие Тадамасы, словно острое лезвие. Он хотел возразить, закричать, напомнить старшему брату слова отца, но вспомнил предупреждение жены. Тадамаса поклонился, стиснув зубы, чтобы сохранить лицо. Он знал: слова брата – не признание, а изощрённое унижение.

Вернувшись домой после разговора с братом, Нагаи Тадамаса с яростью швырнул трость в стену, затем аккуратно положил меч и доспехи, которые теперь казались ему не только символом победы, но и поражения. Он долго стоял в темноте, ощущая, как она вытягивает из него последние остатки гордости, но и это не принесло облегчения.

Не найдя покоя, он устроил настоящую сцену. В Нагаи Тадамасе, если бы не его высокое происхождение, театр кабуки потерял бы самого талантливого актёра.

В отчаянии он даже примерился к отцовской катане, собираясь «совершить сэппуку». О настоящем ритуале, разумеется, не могло быть и речи – это был скорее способ выпустить пар, ну, и, конечно, широкий театральный жест, попытка, так сказать, «прочувствовать момент».

Тадамаса выпил положенную чашку сакэ, но, поскольку рука тряслась от злости, он пролил щедрую часть на кимоно. О дзисэй-но-ку (предсмертном стихотворении), как и о секунданте, он даже не подумал: в поэзии он не был силён, да и, по его мнению, момент ещё не настал для секунданта.

Нагаи приставил отцовскую катану, лезвие которой было частично обмотано тряпкой, к животу и сел, приняв позу «я умираю как герой». На деле он просто ждал, когда войдёт Амико.

После разговора с братом Тадамаса, не дожидаясь слуг, вскочил на коня. Злость кипела, но с каждой секундой всё больше превращалась в глухую тяжесть. Уже на подъезде к дому он, повернувшись назад, заметил знакомый силуэт: паланкин, окружённый носильщиками, скользил по дороге к их замку и он понял, что её встреча с братом, скорее всего была перенесена. Она ехала домой следом за ним.

Закрыв глаза, он превратился в одно сплошное ухо, ловя каждый звук дома. Наконец, в коридоре раздался быстрый стук гэта – и Амико ворвалась в комнату, нарушив его «уединённый» ритуал.

Он сидел, закрыв глаза, со скорбной маской на лице. Увидев мужа в такой позе с тряпкой на мече, она замерла на секунду, а затем закричала:

– Ты что делаешь?! Какое, к чёрту, сэппуку?! Живот себе решил порезать?! Мы же договорились, что я приложу все силы, чтобы найти письмо твоего отца! Обо мне ты подумал?! Как я без тебя буду?!

Она бросилась к нему, сначала попытавшись отобрать лезвие. Когда это не удалось, сменила тактику: прыгнула ему на плечи и перебралась на шею, начиная отчаянно дёргать его за ворот. С тем же успехом она могла попытаться сдвинуть гору, забравшись на её вершину.

Тадамаса не шелохнулся. Одного лёгкого движения хватило бы, чтобы Амико отлетела в другой конец комнаты, но он не сделал этого. Он продолжал упрямо смотреть на лезвие, пока вдруг не почувствовал… странную благодарность.

И тут очередной рывок за шею заставил руку с вакидзаси дёрнуться.

– Осторожно!  –  взревел он.  –  Я ведь действительно могу порезаться!

Он аккуратно убрал меч и положил его в сторону, осторожно снял жену с шеи и только потом вздохнул с облегчением.

Держа её на руках, он уже собирался поставить её на татами… но, встретившись с глазами, полными любви, страха и ярости, просто крепко прижал её к себе и нежно поцеловал в макушку.

На следующее утро Амико-сан получила весточку от Иэясу: тот приглашал её «на чай». Тадамаса вспыхнул, но, видя спокойствие жены, не осмелился возражать.

Встреча проходила в тишине, нарушаемой лишь звоном фарфора и редким шорохом ветра в саду.Иэясу, не поднимая глаз, произнёс:

– Вы мудрая женщина, госпожа Амико. Ваш муж – горячее сердце. Но вы сумели удержать его на грани.

Амико-сан чуть склонила голову, её голос прозвучал мягко, но твёрдо:– О-несама, вы знаете, мой господин всегда был импульсивен. Сейчас эти «божественные видения» терзают его ум… Но его можно направить. Если бы он оказался в месте, где честь рода можно искупить служением – без позора для Эдо…

Она замолчала. Секунда тишины. Затем едва заметно перевела взгляд на свиток с картой, висевший на стене. Изящные пальчики коснулись кромки чашки, а глаза на миг задержались на южной оконечности архипелага.

Иэясу проследил её взгляд: на карте чётко выделялся Пусан. Он вопросительно повторил вслух название. Затем молча приподнял бровь, а потом медленно, с уважением, кивнул.

– Море, – произнёс он негромко, будто размышляя вслух, – очищает даже те сердца, что утратили покой.

Уголки губ Амико тронула лёгкая улыбка.

– Возможно, именно это ему сейчас и нужно, – ответила она тихо.

Через месяц пришёл указ Императора о назначении Тадамасы главой Пусанского офиса. Это могло бы быть признанием его заслуг, но казалось горькой насмешкой. Престижная должность, но вдали от центра власти, где вершились настоящие интриги. Этот юбилей стал для него лишь напоминанием о том, как его мечты о возвращении в Эдо всё больше ускользают.

…

Тень Хо̄дзё Масако. Начало

В глубоких покоях замка Эдо, где воздух густ от аромата сандалового дерева и невысказанных угроз произошёл диалог.

Сёгун Империи Ямато, Токугава Иэнари, чьё благородное происхождение от клана Минамото не вызывало сомнений, не смотрел на своего вассала. Он медленно, с наслаждением вдыхал аромат чая, глядя на идеальный завиток пара, поднимающийся из керамической чашки. Его голос был тихим, почти ленивым, и оттого вдвойне опасным.

– Мацудайра-доно… Этот комичный инцидент с твоим братом... Украденные доспехи, этот бред о посещении дзигоку... Твоя невестка, Амико-сан, пытается представить это как «волю предков». Умная женщина. Очень.

Он наконец поднял взгляд. Его глаза, узкие и пронзительные, уставились на Иэясу. Тот, почтительно поклонившись тихо сказал:

– Простите, Кубо-самa, за позор, который мой недостойный брат навлёк на наш род. Его безумие...

Иэнари мягко перебил собеседника, с лёгкой улыбкой, Токугава не согласился:

– Безумие? Я бы назвал это... удобной возможностью. Твоя невестка, Иэясу. Ты знаешь, что она читает «Хэйкэ моногатари» не как красивую сказку. Она изучает её как учебник. Её кумир — не придворная дама, пишущая танка. Её кумир – Хо̄дзё Масако. «Сёгун-монахиня». Женщина, что правила страной из тени сёгуната. Ты понимаешь, о чём я?

Иэнари отставил чашку. Его голос потерял и тень лени.

– Она не просто защищает мужа. Она шьёт ему новую реальность. И игла в её руках острее катаны. Такие женщины... они не довольствуются ролью тени. Они сами начинают отбрасывать тень. Длинную. И очень холодную.

Иэясу, сжав кулаки, скрытые в складках хакамы:

– Кубо-сама, я уверен, она всего лишь...

Иэнари вновь перебивая собеседника, уже ледяным тоном промолвил:

– Я не собираюсь казнить её. Гораздо полезнее... перенаправить их рвение. Твой брат одержим идеей чести рода? Прекрасно. Пусть служит ему на самой дальней окраине. В Пусане. А его умная жена... пусть применяет свой ум, управляя им. Вдали от Эдо. Вдали от моего двора.

Сёгун медленно поднялся, давая понять, что аудиенция окончена, но жестом остановил кланяющегося вассала

– И да, считай это не наказанием, Мацудайра-доно, а... профилактикой. Я удаляю больной зуб, пока он не начал заражать всю челюсть. Передай им моё решение. Официально – он «одержимый идеей чести». Неофициально... мы все понимаем, кого и от чего я на самом деле удаляю. Пусан — идеальное место для того, чтобы её амбиции... задохнулись в провинциальной пыли.

Тень Хо̄дзё Масако. Конец

Позорная митиюка. Конец.

…

Он занимал авторитетную и прибыльную должность – удачу в глазах многих. Но внутри него кипела злость. Нагаи Тадамаса, потомок великих даймё, сын младшего сына самурая из клана Мацудайра, не чувствовал гордости. «Сослан в эту проклятую Корею», – с горечью повторил он про себя.

Для остальных он был главой Пусанского офиса – уважаемая, престижная должность. Но для Тадамасы это место было ссылкой, наказанием за прошлые ошибки. Брат и клан отвернулись, и назначение в Корею стало постоянным напоминанием, что он больше не принадлежит к миру, которому был рождён служить. Каждый день в этой чужой стране был символом падения. Но злость подпитывала его амбиции, не давая сдаться.

«Я вернусь, чего бы мне это ни стоило!!!»  –  думал он, стискивая кулаки до побелевших костяшек. Его взгляд снова остановился на мечах, покоящихся на стойке катанакаке. Длинная катана и изящный вакидзаси – символы чести и преданности, дайсё, сопровождавшие самурая и в битве, и в жизни ещё с детства восхищали Тадамасу.

Эти доспехи и мечи, пропитанные историей и созданные для войны, не раз спасавшие его отца, для Тадамасы оставались не только красивыми вещами, но и его личным наследием.

Сам Тадамаса до сих пор не считал кражу семейных реликвий своим падением. Он не мог поверить, что отец обманул его и верил в свою жену, что однажды его умная Амико сможет найти то письмо отца, которое докажет его невиновность и восстановит уважение в глазах не только клана и брата, но и сёгуна и Императора.

Для него это было очередной возможностью, поскольку он всегда верил: сколько бы раз его ни сбивали, он сможет подняться.

Честь, достоинство, семейная гордость – всё это не казалось ему пустыми словами, однако, иногда досадной преградой на пути к поставленным им целям. Поэтому Тадамаса никогда не забывал про силу и выгоду, ставя на то, что укрепляло его положение, а не на то, что было правильным, с точки зрения общества.

Теперь мечи и доспехи занимали почётное место в его кабинете, хотя и были закрыты от чужих глаз: по настоянию Амико-сан нишу закрыли. Лёгкие дверцы-сёдзи, обтянутые рисовой бумагой, скрывали фамильные реликвии от чужих глаз.

Теперь Тадамаса мог любоваться ими в тишине, как горькое напоминание о прошлом, которое он упрямо отказывался признавать. Только для него они превратились не в символы позора, а в наследие-трофеи, доказывающие его силу и настойчивость.

Каждый день Нагаи, аккуратно вынимал и бережно протирал доспехи и клинок шёлковой тряпкой, хранящейся в ящике стола. Шуршание ткани по металлу успокаивало его, возвращая в детство, когда он, затаив дыхание, тайком касался этого меча, мечтая о власти и славе. Теперь меч был с ним, но вместо гордости он приносил гулкую тишину, от которой дрожали пальцы.

Физически Тадамаса был одарён недюжинной силой: он с лёгкостью мог поднять и швырнуть тяжёлый мешок весом в коку или согнуть меч в кольцо. Но в делах чести он часто следовал не строгим правилам, а собственным понятиям, что вызывало у одних восхищение, а у других – недоверие.

Над массивным столом главы Пусанского офиса висел портрет императора – символ власти, которому Тадамаса оказывал внешнее почтение, но для него это было не только столько данью уважения, сколько напоминанием об упущенных шансах и проигранных интригах.

Каждый раз, случайно зацепив взглядом величественный лик императора, он ощущал, как внутри закипает злость.

«Они отправили меня сюда, как провинившегося мальчишку», – думал он, сжимая кулаки до побелевших костяшек, до сих пор не понимая истинной причины его «ссылки».

«Да, комфортную, но всё-таки ссылку…» Ярость волной поднялась к лицу, багряным отливая на его массивной, словно у быка, голове. Ненависть душила его, сердце билось так, что кровь шумела в ушах. – Так... спокойно...  –  пробормотал он себе под нос. Тадамаса сжал виски массивными пальцами, проводя по ним, словно выгоняя ярость. Его шаги эхом раздавались по комнате, пока он медленно прохаживался вдоль стены, стараясь восстановить дыхание и пульс.

Его сила была не в хладнокровии, которому он редко следовал. Тадамаса был из тех, кто быстро закипает, но остывает медленно, слишком медленно.

Говорят, что сильные люди добродушны и отходчивы, однако из каждого правила есть исключения – и Тадамаса был именно таким. Его физическая сила была по-настоящему чудовищной, но за ней скрывалась опасная мелочность. Тадамаса вынашивал обиды, как тигр прячет когти, терпеливо выжидая момент для удара. Его месть была холодной и невидимой, как хищник, крадущийся в сумраке: шаг за шагом, пока жертва не осознает, что спасения нет. Если его сила внушала страх сразу, то злопамятность делала его ещё более опасным – неуловимым и смертельным.

Однако, при всей своей мелочности и расчётливости, Тадамаса по-настоящему любил только свою жену Амико. В её присутствии он словно становился другим человеком. Когда она входила, его громкий, властный голос смягчался, приобретая осторожные, почти заискивающие нотки.

Этот контраст выглядел почти комичным: высокий рост, мощное тело, грубые манеры – всё это внезапно превращалось в трепетное внимание. В её присутствии сильная и непреклонная фигура теряла часть своего величия, обнажая ту сторону, которую никто больше не видел.

Амико-сан, казалось, приняла его назначение как должное. Она умело управляла его вспыльчивым характером, превращая его в инструмент в своих руках. Для неё его любовь была не только чувством, но и способом держать Тадамасу под контролем. Её власть над этим тигром была полной. Одного взгляда или короткого, резкого жеста хватало, чтобы он смиренно склонил голову. А затем, словно ничего не произошло, она позволяла ему целовать её изящные ножки, как будто это было его собственное решение, а не результат её холодного взгляда и колких замечаний.

Несмотря на грубость и отсутствие чести, Тадамаса любил её искренне. Эта любовь была единственным проявлением его человечности. На жену он никогда не кричал. Да и на детей тоже – как можно было повысить голос на маленькую Сору?

Она была точной копией матери: белоснежная кожа, лебединая шея, пытливый взгляд, впитывающий весь мир. А голос… ах, этот голос! Звенящий и переливчатый, как колокольчики на ветру, он казался Тадамасе настоящим волшебством. Жена в миниатюре, не иначе. И глядя на дочь, он каждый раз словно заново влюблялся – в её мать.

Кэн, крепкий и задиристый, с глазами, полными огонька и настойчивости, был словно второе воплощение Тадамасы. Такому можно было и взбучку дать – конечно, исключительно в воспитательных целях. На сына у Тадамасы были особые планы.

...

Митиюки Кэна. Начало

Старший из детей, Кэн был юношей двадцати одного года, который, по воле Богини Каннон и стараниям матери, унаследовал силу и решимость отца. Высокий, широкоплечий, с огнём в глазах, он напоминал молодого тигра, готового к прыжку.

Тадамаса решил очистить своё имя через репутацию, которую Кэн должен был заработать на службе. Когда он узнал, что даймё клана Мацумаэ по воле императора собирает самураев для защиты северных рубежей, то увидел в этом шанс. Не раздумывая, Тадамаса отправил сына на суровый остров Эдзо, подальше от дома и последствий своего позора. Он ухватился за эту возможность, как за спасительную соломинку.

Чтобы придать своему решению больше веса, Тадамаса лично отправил гонца в Эдо с письмом императору. В нём он излагал своё намерение отправить сына на службу для защиты северных рубежей, преподнося этот шаг как добровольную жертву во имя страны и чести семьи. «Если Кэн отличится на Эдзо, это может смягчить моё наказание. Возможно, я вернусь в Эдо», – размышлял Тадамаса, ощущая, как его планы начинают обретать форму.

Но за этим решением Тадамасы скрывалось не только желание восстановить репутацию. Кэн напоминал ему о собственном падении, и отправка сына в суровые края приносила странное облегчение.

Кэн молча подчинился приказу. Он знал, что отказ невозможен, но в душе кипело возмущение. Для отца он всегда был лишь инструментом, и это решение лишь подтвердило его мысли.

Кэн не знал всех подробностей семейной драмы, разыгравшейся более двадцати лет назад. Но однажды, в детстве, он забежал домой попить воды и невольно услышал громкий голос отца, перекрываемый звонким голосом матери. Он не собирался подслушивать, но отец говорил так громко, что не слышать было невозможно.

Мать упрекала отца за какие-то доспехи и мечи, которые он когда-то давно украл у своего старшего брата, что он никогда не сможет вернуться в Эдо, если…  –  Кэн тогда быстро ушёл во двор, не дослушав этот разговор.

Но теперь, узнав, что отец отправляет его на остров Эдзо, он понял: это не просто приказ – это попытка отца искупить свои прошлые грехи.

Однако, как послушный сын, Кэн подчинился, скрывая сомнения за маской решимости. Он понимал, что такое честь и сыновнее послушание. В отличие от Тадамасы, который верил, что сила оправдывает любые средства, он хотел идти другим путём. Для него имя семьи было не просто поводом для гордости, но и ответственностью, требующей уважения.

Молодой, сильный и горячий, Кэн напоминал Тадамасу в его возрасте, но, в отличие от отца, он стремился к справедливости и знал, что такое честь.

Кэн мечтал служить не по приказу, а чтобы доказать свою ценность – себе и миру. Он хотел стать мужчиной, а не жить в тени громкого голоса Тадамасы, не видеть его жестоких «развлечений», которые разрывали душу.

Если его отец наслаждался демонстрацией своей силы, убивая и калеча ради прихоти, упиваясь властью, то для Кэна это было невыносимо. Каждый удар, нанесённый слабому, каждое униженное лицо жертвы только укрепляли его решимость стать другим – сильным, но справедливым.

Суровый остров Эдзо, с его айнами, северным ветром и русскими угрозами, стал для Кэна символом испытания. Здесь ему предстояло доказать верность родине и семье, хотя эта семья давно утратила для него значение.

Кэн сначала уехал два месяца назад, начав службу на северных рубежах. Освоение новых территорий открывало перед ним перспективы, и успех здесь мог стать ключевым шагом в его карьере.

Однако, путь к этим перспективам был непрост. Вечный холод, снег, угрозы русских моряков и конфликты с айну делали жизнь на севере тяжёлой. Ограниченные ресурсы и неразвитая инфраструктура лишь добавляли трудностей.

Для Кэна каждый день, проведённый на этом острове был битвой: за уважение, честь, своё имя – и… за очищение имени отца. Этот чужой, враждебный мир с его холодными ветрами и постоянными опасностями превращал каждое утро в испытание. Но именно здесь, под бескрайним небом и в снегах, выковывалась его сила, которая не только укрепляла тело, но и закаляла дух, даруя уверенность и цель.

Кэн верил, что достоинство определяется поступками, а не наследием. С каждым днём, каждой победой – пусть даже маленькой – его сила росла, которая превращала его из сына своего отца в человека с собственным именем и судьбой.

В профессиональной карьере Кэн добился успехов, которых сам от себя не ожидал. Всего за два месяца он получил звание, которое для большинства оставалось недостижимым даже спустя годы службы.

Он был уверен, что всего добился сам, но в глубине души подозревал, что за его стремительным продвижением и внезапными успехами стоит невидимая рука его матери – доброй и мудрой Амико-сан.

Нагаи Тадамаса не подавал виду, но в глубине души гордился сыном. Наблюдая за ним, оценивая его поведение, он понимал: несмотря на кровное родство, Кэн – другой – suji ga chigau – «сделан из другой породы». Для него вопросы чести и долга святы.

Тадамаса верил, что Кэн вернётся закалённым, как клинок, прошедший тысячу ударов молота и ледяную воду. Сын должен был стать его продолжением, его лучшей версией, и Тадамаса не сомневался, что он справится.

Иногда, казалось бы, полностью погружённый в дела, Тадамаса замирал, бросая взгляд на нишу с доспехами и мечом. В эти редкие мгновения его мысли улетали к сыну  –  второму своему воплощению, которое однажды станет его гордостью.

При всей своей вспыльчивости, злопамятности и склонности к интригам, Нагаи Тадамаса всё же оставался семьянином. По-своему.

Митиюки Кэна. Конец

...

Когда Амико-сан узнала о позорной краже, её переполняли гнев, стыд и разочарование. «Какой позор для нашей семьи, для нашего имени!»  –  думала она, обдумывая, не отмежеваться ли от действий мужа, чтобы сохранить свою репутацию.

Но всё изменилось, когда клан решил замять скандал. Старший брат, используя связи при дворе Императора и сёгуна, отправил Тадамасу в ссылку в Корею, предоставив ему престижную, но удалённую должность главы Пусанского офиса.

Этот момент стал для Амико-сан переломным. «Старший брат, мудро решил не раздувать скандал и не позорить наши рода, отправив младшего в ссылку…. Но, из ссылки можно вернуться, а вот из забвения – никогда, – думала она.  –  Да, это не Эдо... Но и не смерть».

Она вспомнила, как однажды остановила мужа от совершения сэппуку, и едва заметная улыбка коснулась её губ-ниточек.

«Это шанс, – продолжала размышлять Амико-сан, – шанс для меня, для нас», – напомнила она себе об этом, принимая решение поддержать мужа.

Амико-сан умела видеть возможности там, где другие видели только поражение. Пусан, удалённый от центра власти, давал свободу и влияние, чтобы укрепить их положение.

Вместо порицания она выбрала другой путь. Её поддержка помогла Тадамасе сосредоточиться на новом этапе жизни, но в глубине души она действовала не только из-за любви, а из расчёта и холодного прагматизма.

Тадамаса старался держать слово и «утихомиривать нрав», но выпускал пар на слугах. Однажды, вспылив из-за письма с задержкой поставки для клана Такэда, устроил фарс.

Он вспомнил случай, когда его гнев не знал предела. Перед ним стоял посланник с вестью, которая разожгла ярость. В его глазах читался страх – тот самый, который бывает у тех, чья судьба решена.

Тадамаса помнил, как горячая волна ярости захлестнула его, затуманив всё вокруг. Он не думал о последствиях, но что-то пошло не так и вместо взбучки гонцу он попал даже не в странную и несмешную, лично для него ситуацию, когда вместо наказания, он невольно оказался в объятиях придурковатого женоподобного посланника.

– Господин, помните, как вы интересно провели переговоры с гонцом поставщиков, не находите? – с улыбкой спросила она, поставив чашку на стол. Её голос звучал тихо, но без намёка на насмешку.

Тадамаса сел напротив, его лицо ещё сохраняло отпечатки недавнего конфликта. Он посмотрел на неё смущённо, вспомнив, что произошло утром.– Так получилось, – нахмурившись ответил он, ему стыдно было вспоминать об утреннем позоре. Амико-сан лишь улыбнулась, прикрыв лицо веером.

…

Переговорная митиюка Тадамасы. Начало

Утро началось с тревожного знака. Посланник, покрытый дорожной пылью, вручил старшему слуге письмо от партнёра, тот сразу же отнёс его в кабинет Тадамасы.

Глава Пусанского офиса лениво развернул послание. Первые же строчки, выведенные аккуратными иероглифами, заставили его пальцы непроизвольно сжаться: «Отсрочка на два-три дня… непредвиденные обстоятельства…»

Бумага хрустнула в его кулаке. Ногти впились в ладонь, но боль терялась в волне гнева. Некогда влиятельный клан Такэда уже передал аванс. Они не просили – они требовали, как в былые времена, когда их власть простиралась от портов Пусана до императорского двора и их слово решало судьбы провинций. Теперь их позиции шатались, но прежняя бескомпромиссность и бесцеремонность в общении остались. 

«Сломанный меч всё ещё может убить», – вспомнилась ему поговорка.

Послание опять жалобно хрустнуло в его пальцах. Гнев поднимался по спине горячими волнами, но красивое аристократическое лицо оставалось холёным и гладким, как поверхность озера в безветрие.

Старший слуга, потупив взгляд, ждал от хозяина приказаний – он не смел взглянуть ему в глаза. Тадамаса разжал пальцы. На смятом письме остались кровавые полумесяцы от ногтей.

Для Тадамасы вопрос был именно в деньгах, потому что, если он получал деньги от кого-то, то забрать их у него было практически невозможно.

Однако, если клан не получит рис в срок, это станет ударом по его репутации, но не это его страшило, куда страшнее было другое: они решат, что он слаб и не уже может управлять Пусанским офисом, а слабаков нигде не уважали. Для Тадамасы это значило больше, чем любые потери.

Но как справиться с ситуацией, не потеряв лицо и сохранив связи?– Господин?  –  осторожно кашлянул старший слуга.

Тадамаса разжал кулак. На смятом письме остались красные отпечатки ногтей.– Вызови ко мне гонца, – коротко рыкнул он, как почуявший добычу тигр.

Кто-то вошёл, Тадамаса стоя спиной ко входу, ощутил лёгкое движение ветра и сразу же пошёл в атаку:– Слабый, неумный человек! – бушевал Тадамаса, не поворачиваясь. Он сжимал кулаки так, что костяшки побелели. Задержка на два дня?

В его мире это был позор хуже смерти.

– Вы это мне, господин?  –  за спиной раздался до боли знакомый голос, словно колокольчики рассыпались на утреннем поле.

Тадамаса резко обернулся. Перед ним была его жена, Амико-сан, которая проворно прошла по кабинету, проходя мимо столика уронила веер, но не стала останавливаться и поднимать его, а быстро направилась в сторону мужа, при этом спокойно объясняя:

– Столько лет и, наконец, первое откровение, – пока Тадамаса приходил в себя от её неожиданного появления и пытался сформировать оправдание, Амико-сан быстро подходя к мужу, продолжала говорить:

– Слуга прибежал в мои покои и сказал, что прибыл гонец от поставщиков для клана Такэда. Давай сюда! Готовься ко второму приветствию!

Она встала перед мужем и требовательно протянула красивую ухоженную ручку и быстро посгибала изящной ладошкой, подгоняя мужа мимикой глаз и бровей.

Тадамаса пытался разгладить смятое письмо с окровавленными следами, но она быстро выхватила его, на ходу расправляя смятый кусок рисовой бумаги и юркнула за ширму, стоящую в дальнем углу кабинета.

В кабинет вошёл гонец – симпатичный слегка женоподобный молодой человек, с большими выразительными глазами. Он стоял перед ним, дрожа всем телом. И, всё же, несмотря на напряжённость ситуации, он, опустив голову, критически рассматривал свои красивые ухоженные ногти.

«Конечно, ситуация сложилась неприятная, – думал он, – но не я же в ней виноват».

Хотя, понимая опасность ситуации, от волнения виски посланника покрылись каплями пота, он периодически слегка приподнимал голову, наблюдая за хозяином кабинета. Тело его держалось прямо, а ноги переступали, словно в странном танце, не соответствующей напряжённой ситуации.

Тадамаса недовольно разглядывал посланника, его разозлил внешний вид молодого человека: «Что это за клоуна прислали мне поставщики? Он что издевается надо мной? Надо мной»

– Как ты СМЕЕШЬ приносить мне ЭТО? – голос Тадамасы напоминал грохот обрушившейся крыши. – Ты просишь отсрочку у тех, кто смеётся за моей спиной?

Тадамаса хотел лишь отвесить смачную пощёчину, он замахнулся, но гонец закатив глаза, рухнул на пол ровно в тот момент, когда ладонь главы Пусанского офиса просвистела сквозь пустоту и он всем весом приземлился на лакированный столик для чайных церемоний.

Хрусь. Стол сломался под его весом.

– ЁКУСЁЁЁ! – рёв Тадамасы смешался с треском дерева. Он вскочил, хватаясь за поясницу, и тут же наступил на веер жены (она случайно уронила его, когда входила в кабинет). Хрясь.

– Кто разбросал тут этот... АААА!

Он узнал веер жены, но не успел осознать ужас своего поступка, потому что пока он пытался устоять на ногах, они разъехались и он плечом врезался в токонома с доспехами и мечами отца. Ширма сложилась пополам, укутав его словно саван. Тяжёлые отцовские доспехи и мечи больно стукнулись об голову главы Пусанского офиса

Из-под ширмы донёсся приглушённый вопль:

– Когда я встану... ты умрёшь... в страшных... муках...

Посланник уже пришёл в себя, но, услышав этот рёв, сознательно закатил глаза и снова рухнул на пол, искусно прикусив язык для правдоподобности.

Но Тадамаса не сдавался. Выбравшись из-под обломков токонома, со шлемом отца, надетым набекрень, который теперь напоминали рога оленя. С повреждённой ногой, держась за поясницу, он заковылял к «бесчувственному» посланнику, поднял его одной рукой и припечатал к стене, вдавив его спиной так, что тот оставил отпечаток на стене кабинета.

Он вновь опустил роковую ошибку: отпустил посланника, чтобы размахнуться для удара, но тот, как тряпичная кукла, бухнулся прямо в его объятия.

На секунду воцарилась неловкая тишина. Они стояли, сплетённые в странном танго: Тадамаса – с лицом, алым от ярости и стыда, а посланник – притворно бездыханный, но дико напуганный: икающий и стучащий зубами.

Из-за ширмы раздался лёгкий нервный смешок. За ней стояла Амико-сан. Они только что договорились с мужем, что она будет присутствовать на его встрече с гонцом.

Она слышала, как посланник вошёл в кабинет и, после громких ругательств со стороны мужа, раздался стук, а потом жуткий грохот. Затем приглушённый вопль мужа, какой-то хруст.

Амико-сан решила выглянуть из-за ширмы. Тадамаса неловко «обнимал», а, вернее посланник бесчувственным телом лежал на груди её мужа, как женщина, крепко прижимаясь, рыдала на его теле, словно признаваясь ему в верности.

Тадамаса увидев жену хотел рявкнуть, но потом он вспомнил, зачем она здесь и неловко, понимая двусмысленность сложившейся ситуации, со всей силы оттолкнул посланника так, что тот на этот раз, по вине мужа, действительно потерял сознание стукнувшись головой о стену.

– Мой герой, насмешливо произнесла жена, – наконец-то мои уроки дипломатии не прошли для вас даром, и вы начали обниматься с партнёрами по переговорам или нет, что это я говорю, я же видела, как этот партнёр упал в ваши объятия.

– Это ты виновата, разбросала здесь свои вещи!

Рявкнул глава Пусанского офиса потирая ушибленную поясницу и без перехода, красный от стыда и неловкой ситуации, быстро опустил взгляд, хромая подошёл к уже слегка открытым сёдзи, видимо гонец неплотно задвинул их, с грохотом полностью их раздвинул и грозно крикнул в пустой коридор:

– Эй, намакэ-яро (лентяи)! Где вас тэнгу носят! Быстро убраться в кабинете и заберите этого…  –  и уже не глядя вновь с силой стукнул дверями сёдзи, закрывая их.

Амико-сан, подошла к сломанному столику, подобрала сломанный веер и укоризненно покачала головой.

– Мой господин, вы даже не удосужились внимательно прочитать записку…

Но господин повёл себя странно, не слушая жены, он прошёл за стол, сел в кресло и положил свою голову на руки и… засопел.

– Утомился, – саркастически констатировала жена, – как-то быстро прошли переговоры. Переговаривающиеся стороны пришли к соглашению и уснули… один добровольно другой насильно.

Она подошла к столу, склонилась над спящим Тадамасой и задержала взгляд на его лице. Усталость от странно проведённых утренних «переговоров», смягчила его утончённые черты. В его лице проступило что-то детское и беззащитное, то, что удивило её ещё в первые месяцы после свадьбы.

Физически сильный, грозный, импульсивный и безжалостный, которого все боялись или, по крайней мере, опасались, во сне он превращался в большого тихо посапывающего ребёнка.

Она погладила его по щеке и вышла. В коридоре слуги, прятавшиеся за сёдзи, давились от смеха.

 – Никто не должен знать, что произошло, – строго сказала она, но, встретившись с их взглядами, сама едва удержалась от улыбки.

Переговорная митиюка Тадамасы. Конец.

…

Тадамаса покраснел и отвернулся, скрывая свои эмоции. Такая глупая ситуация. Этот хлипкий, гонец, как его угодило упасть ему прямо на грудь? Вот теперь даже Сайо который час не может привести его в чувство.

«Ладно придёт в себя, я ему», – он в ярости сжал своё огромный кулак.

По всей видимости, жена, наблюдающая за им внимательно, весело улыбнулась и слегка похлопав его по крепко сжатому кулаку миролюбиво сказала:

 – Господин, мне кажется, одного раза было достаточно. Если вы его ещё раз обнимете, он этого не переживёт, как думаете?

Тадамаса невольно усмехнулся. Только своей жене он позволял подобный тон. Он помнил: с того самого дня, как украл её из отцовского дома, Амико ни на миг не показала страха. Она не плакала, не умоляла отпустить, как поступила бы любая другая юная девушка.

Вместо этого она спокойно и жёстко поставила ему условия, что будет с ним, если он не станет ей беспрекословно подчиняться. Конечно, он мог бы сломить её силой… но как поднять руку на женщину, да ещё и такую красавицу?

Да и, зная её характер, он понимал: она скорее умерла бы, чем покорилась насилию. Тем более что Тадамаса знал, что кумиром Амико с юности была Хо̄дзё Масако – монахиня, которая управляла сёгунатом и женщина, чьё имя стало символом несгибаемой воли.

Амико была для него не просто женой. Её красота, ум и холодная решимость делали её единственной, перед кем он ощущал трепет. За более чем двадцать лет брака их любовь не угасла, оставаясь прочной, как узел, завязанный временем… По крайней мере, со стороны Тадамасы.

У Амико-сан любовь со временем уступила место стойкой привязанности: осознанной, но такой, в которой она не хотела признаваться даже себе. Ей было просто удобно с ним – большим, глупым, гневливым, но таким родным и управляемым увальнем.

Она любила его, но по-своему. Никогда не упрекала вслух, тем более при детях, словно и не было позорных ошибок, о которых стоило напоминать. Там, где другая бы высказалась, она молчала. И именно это молчание делало их союз удивительно прочным.

В финансовых делах он был тюфяком. Да, Тадамаса и сам знал это. И, что не менее важно, осознавал, что без вмешательства жены он был бы беспомощен.

После позорной истории с отцовским наследством Тадамасы, Амико-сан была уверена: он никогда больше не возьмётся за серьёзное дело без её совета и это её устраивало. До последнего инцидента.

Его грозный вид и вспыльчивость могли сорвать любые переговоры, но Амико-сан, не просто умная, а по-настоящему проницательная, всегда зорко следила за его действиями. На случай, если он забывал об осторожности, за бёбу (ширмой) в переговорной она незримо присутствовала, словно невидимый дирижёр, направляя ход беседы.

Если переговоры заходили в тупик, Амико-сан незаметно подавала сигнал – сделать паузу, пересмотреть позицию и вернуться с новым подходом.

Тадамаса понимал этот знак, хотя ворчал:– Видела, какой дохляк? Тяжелее пера в жизни не поднимал! – или: – Тупой, упрямый болван, о чём с ним можно говорить? – при этом демонстративно напрягая мускулы, будто это был его главный аргумент.

Амико-сан слушала мужа, не перебивая, лишь мягко кивая, её взгляд оставался сосредоточенным, но в мыслях мелькнула ироничная мысль: «Какие же вы оба бараны» уголки её губ дрогнули. Она улыбнулась сначала «упрямому болвану», а затем добавила мысленно с самой нежной из своих улыбок: «и упёртому барану».

В конце концов Тадамаса всегда соглашался с Амико-сан, и всё решалось так, как хотелось ей. К тому же её решения, как правило, устраивали всех.

Несмотря на свои недостатки и промахи, Нагаи Тадамаса оставался важной фигурой. Его амбиции, подпитанные злопамятностью и стремлением к власти, не угасли. Амико-сан, как опытный стратег, направляла эту энергию туда, где могла извлечь выгоду.

Сейчас, в своей резиденции, Тадамаса ожидал прибытия корейского посланника. Молодой дипломат Ли Ён вёз дары и письмо от самого советника-короля Ли Су Иля.

Для Тадамасы этот визит был шансом – возможностью не только укрепить своё положение, но и сделать первый шаг к возвращению в Эдо.