Глава 10. Мелодия первой любви

Соре-тян недавно исполнилось семнадцать лет. По японским меркам это был уже возраст для замужества – время, когда каждая девушка расцветает, словно сакура в весеннем ветре. Но через год, если она не сможет выйти замуж, её шансы будут уже невелики, если не сказать, что их и вовсе не останется.

Её мама, Амико-сан, связалась с разными и очень успешными накодō (свахами), которые с утра до ночи трудились, стараясь найти для Соры-тян подходящего жениха. Их забота казалась похожей на неустанный труд пчёл в улье, где каждая встреча, каждый разговор были сотами надежды.

Наверное, одним из основных препятствий в этих поисках был высокий рост Соры-тян. Конечно, если жених был чуть ниже – это не беда. Но рядом с Сорой-тян, рост которой составлял невероятные для Ямато того времени пять сяку и шесть сун, или метр семьдесят, многие потенциальные кандидаты, когда они вместе прогуливались по саду, выглядели так, словно мама вышла на прогулку с сыном. Гости тихо перешёптывались, а за тонкой перегородкой слышались вздохи – рост девушки в Ямато того времени всё ещё был важен.

Если её брат Кэн, рост которого был заметно выше среднего – около метра восьмидесяти, унаследовав это от отца, – вызывал только восхищение или зависть окружающих мужчин, то с Сорой-тян природа сыграла злую шутку. Её высокая фигура, словно гордая камелия (цубаки) на фоне невысоких кустов, не вписывалась в привычные образы женственности той эпохи.

Каждый раз, когда она чуть наклонялась, чтобы услышать слова жениха, она казалась мамой, которая склоняется, чтобы послушать, что говорит её сын. Так она и оставалась среди бесконечных попыток найти равного, словно утренняя капля росы, которая всё ещё ждёт, когда к ней прикоснётся первый солнечный луч.

Постоянные поездки по домам, где могли находиться потенциальные женихи, сладкие речи и, не менее вежливые отказы, в большей части со стороны женихов настолько морально измотали юную Сору-тян, что она мягко попросила мать закончить эти унизительные визиты.

Амико-сан прекрасно понимала состояние дочери и со страхом ждала, когда та однажды объявит, что уходит в монастырь. Но дополнительно унижать её очередным визитом накодō и вполне ожидаемым отказом она не хотела. Наверное, впервые в жизни она не знала, что же делать в этой ситуации и как её решить.

В тот день, прогуливаясь по саду, Сора-тян думала, как сказать родителям о том, что твёрдо решила уйти в монастырь. Приставший к ней оленёнок весело прыгал у её ног, словно пытаясь разогнать невесёлые мысли.

Она потрепала рукой его голову и задумалась о монастырской жизни. Её рука мягко скользила вдоль кустов, когда она вдруг услышала голос отца, который с кем-то прощался и спешил в сторону покоев матушки.

Затем она увидела достаточно высокого японца, идущего впереди, а за ним – корейца, который был чуть выше сопровождающего, и тоже был одет в ханбок.

«Интересно, зачем японец одел официальный ханбок? – подумала она, искоса глядя на незнакомого статного мужчину. – Это какая-то шутка отца?»

Японец в ханбоке тоже заметил её и начал так же украдкой смотреть в её сторону, одновременно кося взгляд на позади идущего пожилого корейца. Сора-тян смутилась и попыталась уйти, но оленёнок радостно прыгал перед ней, путался под её ногами, словно не давая ей уйти.

Когда наконец Соре-тян удалось избавиться от надоедливого оленёнка, она направилась в сторону покоев матушки. Она неспешно подошла к сёдзи и уже собиралась постучаться, как услышала возбуждённый голос отца.

Ей даже не пришлось подслушивать, потому что отец, когда был сильно взволнован, говорил так, что всё и так было слышно.

– Корейский посол… – наконец начал он. — Его зовут Ли Ён, и он очень похож на... Масаюки Кобаяси.

«Значит, это не шутка отца», – подумала Сора-тян, тихонько убирая руку и медленно отходя от покоев. Она вспомнила, как накануне мать и отец вскользь упомянули, что завтра Тадамаса ждёт корейского посла, чтобы обсудить вопросы дани, но тогда она не придала этому значения.

Столько лет ожидания… Сора-тян по ночам молила богиню Каннон, чтобы наконец-то нашёлся молодой человек. Она не боялась монастырской жизни, она лишь боялась расстроить родителей и старшего брата своим, с их точки зрения, печальным выбором.

И вдруг появляется молодой человек с явно японской внешностью, пусть и со странным корейским именем «Ли Ён», но отец же упомянул, что он сын какого-то Кобаяси. Почему он тогда корейский дипломат? Она уже ничего не понимала, кроме того, что этот молодой корейский посол заставлял её сердце биться чаще.

Она вспомнила его по-японски красивое аристократическое лицо, статную фигуру, уверенный голос и поняла, что, как говорится, влюбилась в него, как «старая дурочка», с первого взгляда.

Он казался ей сошедшим с гравюры великого мастера Хишикава Моронобу, основателя стиля укиё-э, такой же утончённый образ воплотился в неожиданном облике корейского посла, который заставил её сердце биться чаще.

С тех пор, когда она впервые увидела молодого корейского посла, Сора-тян всё чаще находила предлоги, чтобы оказаться неподалёку от кабинета отца. Последнее, что она услышала, что молодой посол приглашён в кабинет её отца в Час Петуха (примерно с 5 до 7 вечера).

Её внезапное желание полить цветы в саду вызвало искреннее удивление Сайо, которая было пошла за ней, но Сора-тян сказала, что вполне может полить их одна, оставив служанку в полном недоумении.

А сама юная девушка, словно подчиняясь невидимой силе, шла туда, где мог появиться Ли Ён. Когда она заметила, как молодой посол подходит к кабинету отца, её сердце начало стучать так громко, что, казалось, даже слуги, тихо сновавшие неподалёку, могли его услышать.

Её глаза невольно следили за его высокой, уверенной фигурой, за тем, как он аккуратно поправлял рукава своего строгого официального ханбока, уходя в собственные мысли, сосредоточенно смотрел вперёд перед тем, как постучаться в сёдзи кабинета отца.

В этот момент её щёки вспыхнули, словно лепестки алых камелий, а взгляд тут же опускался вниз, будто она боялась, что её чувства станут слишком очевидными для окружающих. Но даже когда её взгляд был устремлён на землю, сердце, казалось, продолжало искать его.

Встретившись с ним вчера вечером в кабинете отца, она настолько растерялась, что представилась именем, которым её называли только близкие – Сора-тян. Она, конечно, быстро исправилась, но молодой человек подумал, наверное, что она орока-на ко – «глупый ребёнок».

«Да, он прав, – думала она, сердито сжимая рукава своего кимоно фурисодэ, – я действительно глупая, но ещё и нодзё (старая дева)».

И как только эта пахнущая приторными благовониями монастыря мысль рождалась в её красивой голове, она ловила себя на том, что высматривает молодого человека, как будто карма даёт ей шанс и её сердце само тянется к нему.

Ей было трудно понять, почему этот человек так волнует её душу. Ей казалось, что его слова были мягкими и сдержанными, а взгляд – глубоким и всегда уважительным. И всё же в нём было что-то такое, что цепляло её внимание: будоражило и не давало ей покоя. Возможно, это была его непохожесть на всех тех юношей, которых она встречала прежде.

Молодой посол был совсем не похож на её отца, разве что ростом. Он был немного ниже, но его манера говорить, его поведение, его выдержка – вот что выделяло его.

В сравнении с этим молодым человеком отец явно проигрывал ему. Отец никогда не сдерживал себя в беседах, его громкий голос, казалось, пробивался сквозь стены, будто вокруг него были одни глухие, а руки, подобно тяжёлым брёвнам, неустанно размахивали в такт словам.

Стоило ему прийти в оживлённо-возбуждённое состояние, и Сора-тян сразу же предпочитала держаться от него на безопасном расстоянии. Она искренне любила отца, как дочь.

Несмотря на его недостатки, она знала, что он по-настоящему любит её, мать и старшего брата. Но, когда он заходил в её покои или они оставались вдвоём, в ней росло беспокойство. Каждое громкое слово заставляло её внутренне сжиматься. Отец старался говорить тише, но это редко помогало.

Уже через несколько минут в его обществе у неё начинала болеть голова. В детстве она с испугом слушала его, всегда находя повод ускользнуть из комнаты, как только начиналась вспышка эмоций. Чаще положительных, но она боялась его непредсказуемости.

Однако со временем любопытство взяло верх. Она стала наблюдать, как её мать, Амико-сан, с удивительной лёгкостью успокаивает отца. Сора-тян не могла не восхищаться тем, как ловко и непринуждённо матушка унимала его раздражение, словно повинуясь какой-то невидимой силе, подвластной лишь ей.

А потом она поймала себя на мысли, что тоже пробует говорить с отцом иначе. Тише, спокойнее, растягивая слова так, как это делала матушка. Она ещё не знала, насколько хорошо это у неё получается, но чувствовала: отец начинал прислушиваться к ней внимательнее. Может быть, когда-нибудь она тоже сможет находить нужные слова так же легко, как её мать.

Со временем Сора-тян сама решилась оставаться с отцом рядом. Она садилась рядом с ним, когда его слова превращались в громовые раскаты, а руки начинали размахивать, словно пытались подкрепить ими каждое высказанное им утверждение.

Спокойно, почти невзначай, она накрывала его ладонь своей изящной рукой. Тёплое прикосновение, лёгкое, но уверенное, действовало на него, словно заклинание.Тадамаса сперва замирал, слегка удивлённо глядя на изящную руку дочери, мягко и аккуратно гладящую его руку, но затем (Сора-тян внимательно следила за отцом) его дыхание становилось ровнее, голос – тише, а жесты – более сдержанными.

Постепенно ярость уступала место задумчивости. Казалось, её прикосновение напоминало ему о том, что он не только глава семьи и строгий лидер, но и отец, чья дочь обладает удивительным даром превращать бурю в штиль.Для Соры-тян это стало важным уроком.

Прежде всего, она поняла, что получила этот «дар» от своей матери, Амико-сан. Она осознала, что её сила – в голосе. Разговаривая с отцом чуть нараспев, словно бережно касаясь его словом, и в дальнейшем ей не нужно было даже прикасаться к нему.

Её мягкий, спокойный голос обладал удивительной способностью – направлять и успокаивать, даже когда перед ней стоял такой человек, как её отец. И, возможно, однажды этот дар пригодится ей не только в семье, но и в жизни, когда ей самой придётся быстро и хладнокровно принимать важные решения.

Сора-тян вспомнила Ли Ёна, который был полной противоположностью её отца. Его голос, глубокий и мягкий, с идеальным японским произношением, звучал в её памяти словно музыка, которую не хотелось прерывать.

Закрыв глаза, она вновь представила его слова, которые, казалось, наполняли её теплом. Неосознанно она обняла себя за плечи, скрестив руки, и тихо провела ладонями по ним, как будто пытаясь сохранить тепло, вызванное воспоминаниями о его присутствии.

Сора-тян чувствовала, как её внутренний мир медленно преображается, словно предрассветная тьма уступала место первому нежному лучу света. Её недавние тревожные мысли, запутавшиеся в хаосе чувств, расплетались под этой мелодией, обретая гармонию.

Сегодня она, не говоря ни слова, села на татами, а Сайо осторожно установила кото на подставку, точно зная, как важна тишина перед первым звуком, особенно в том состоянии, которое испытывала её маленькая госпожа. Устроившись за инструментом, Сора-тян начала перебирать струны, извлекая из них тихую, задумчивую мелодию.

Она начала играть и тихо петь нагауту, наполненную её переживаниями – нежными, но тревожными. Её серебристый голос сливался с мелодией, передавая тоску по молодому человеку, который, как ей казалось, даже не догадывался о её чувствах.

Голос Соры-тян был волшебным – он притягивал слушателя вне зависимости от возраста. Он не просто успокаивал – он окутывал лёгкой, почти невидимой пеленой и вселял надежду… на самые несбыточные мечты.

Пальцы автоматически перебирали струны кото, но голос временами предательски дрожал, срываясь на едва заметные паузы.

В такие моменты Сайо, сидевшая позади, мягко накрывала плечи девушки тёплым покрывалом. Её движения были неторопливыми и заботливыми, словно она оберегала не только тело, но и душу своей госпожи.

Затем, взяв в руки гребешок, сделанный из тонкого дерева, она начала аккуратно расчёсывать длинные волосы Соры-тян, и пряди под её прикосновениями ложились гладко, словно отражая то спокойствие, что она приносила.

Тогда Сора-тян, чувствуя душевное успокоение, продолжала петь. Её голос становился всё тише, почти шёпотом, словно она боялась признаться даже самой себе в чувствах, что охватили её сердце.

«Нужно взять себя в руки», — подумала она и отложив в сторону кото, встала и села за стол.

Разложив перед собой листок бумаги, чернильницу и тонкую палочку для каллиграфии, она закрыла глаза, сосредоточилась на дыхании и, сделав медленный выдох, уверенными движениями кисти вывела иероглиф

穏  спокойствие

Этот иероглиф всегда выходил у неё безупречно, но сегодня линия чуть дрогнула. Сора-тян нахмурилась, досадливо отставив листок в сторону, и замерла, глядя на смазанную чернильную линию.

С тех пор, как она встретила молодого посла, её руки словно перестали слушаться. Привычные движения, которые раньше давались с лёгкостью, теперь выходили не такими точными, словно её внутреннее равновесие качнулось в неизвестную сторону.

Амико-сан всегда была внимательна к мельчайшим деталям, особенно тем, что касалось ее дочери – страх, что Сора-тян может внезапно объявить о своем намерении уйти в монастырь, никогда не оставлял ее в покое.

Вчера вечером, на встрече в кабинете Тадамасы, она сразу заметила душевное состояние дочери. Её девочка была влюблена – на этот раз её муж был прав, это было очевидно.С одной стороны, она была вне себя от радости.

Молодой посол был желанной партией: красивый и статный, с аристократическими чертами лица, безупречным японским языком и явным признаком ума и хорошего воспитания.

Но с другой стороны, вчера ей не понравился его взгляд – взгляд, который казался почти слишком преданным интересам страны, которая приютила его. И, конечно же, вопросы, связанные с его прошлым и происхождением, порождали только вопросы.

Это были непростые вопросы, которые, по ее мнению, были разрешимы. Самое главное было убедиться, что молодой человек действительно влюблен и достоин её дочери. А вот какой он сделает выбор... она не сомневалась, что сможет склонить его на правильную сторону.

Она улыбнулась одними губами, но в её глазах ещё сохранялись металлические отблески. В раздумьях она подошла к покоям дочери, отметив про себя странное поведение дочери после приезда молодого посла, а её вчерашние наблюдения за дочерью и молодым послом подтвердили её догадки. 

Амико-сан выпрямилась и, спрятав свой любимый тэссэн в рукав кимоно, тихо зашла в комнату Соры-тян. Она увидела, как дочь сидит с опущенными плечами, мягко коснулась её плеча, а пальцы напряжённо сжали рукав кимоно.

– Что случилось, Сора-тян, девочка моя? – заботливо проговорила мать, её голос был тёплым, но с ноткой беспокойства. Она вопросительно посмотрела на Сайо, которая продолжала расчёсывать её красивые чёрные волосы, проводя гребнем по прядям с особой осторожностью, словно успокаивая очередную волну беспокойства.

Однако наставница дочери лишь слегка пожала плечами, словно говоря, что сама не понимает, что происходит сегодня с маленькой госпожой. Сайо, заметив Амико-сан, тут же опустила гребешок, склонилась в почтительном поклоне и сделала шаг назад, чтобы выйти.

Но Амико, слегка нахмурившись, мягким, но твёрдым жестом остановила её:

– Останься, – произнесла она.

Сора-тян подняла взгляд, но не успела ничего ответить. Сайо коротко поклонилась и молча отошла чуть в сторону, оставаясь в поле зрения. Её спокойное присутствие будто создавало вокруг Соры-тян невидимый защитный кокон, успокаивая её влюблённое сердце.

Амико-сан присела рядом, её лёгкое, но уверенное прикосновеновение к руке дочери было полным поддержки.

– Расскажи мне, девочка моя, что тревожит твоё сердце?Сора-тян вздохнула, закрыла глаза, а затем, как ребёнок, нашедший утешение в самой родной близости, тихо уткнулась лбом в плечо матери.

– Мама… – её голос был едва слышен, но дрогнул, выдавая, сколько эмоций сдерживалось внутри.

Амико-сан провела ладонью по её спине, её прикосновение было мягким, как легкий ветерок перед весенним дождём. Она мягко улыбнулась, её тёплый взгляд был проницательным, но нежным.Она легко провела рукой по волосам дочери, приглаживая мягкие пряди, словно пытаясь разглядеть её беспокойные мысли, терзающие сердце дочери.

Сора-тян ещё сильнее покраснела, плотнее прижалась к материнской руке и несмело сжала край рукава её кимоно, будто находя в этой ткани тихую, но крепкую опору.

– Я просто… задумалась, – прошептала она едва слышно. Голос дрогнул, выдавая внутреннюю борьбу. – Сегодня я видела и разговаривала с корейским послом… Я не понимаю, если он корейский посол, то почему так похож на японца?

Амико-сан мягко вздохнула: она поняла – её дочь влюбилась. Но как объяснить ей, кто он, если сама пока знала лишь часть правды?

Она лишь погладила дочь по плечу и отвела взгляд в сторону сада, где озорной ветер трепетал среди ветвей сакуры, срывая первые цветы и унося их в неизвестность.

– Я пока не могу ответить тебе на все вопросы, но обещаю: со временем ты всё узнаешь первой, – тихо сказала она. Голос её был мягким, словно шелест лепестков.

Сора-тян подняла глаза. Амико-сан заметила их растерянность и продолжила:

– Я вижу, что этот молодой человек тронул твоё сердце.

Она сделала краткую паузу. На мгновение ей пришла мысль рассказать дочери о давней, трагической тайне, но она знала: сейчас не время. Её взгляд скользнул к Сайо, и она спокойно, почти невесомо добавила:

– Ты узнаешь всё тогда, когда будешь готова. А пока запомни: счастье приходит тихо. Иногда оно пугает своей новизной, но его нельзя игнорировать. Главное – не прячься от него. Будь честна с собой и прими это прекрасное чувство, доченька.

По тону матери Сора-тян поняла: Амико-сан вовсе не против её чувств к юноше с японской внешностью и его высоким корейским рангом. Она осторожно посмотрела на мать, и Амико-сан, уловив её слегка удивлённый взгляд, решила чуть развеселить дочь. Она таинственно понизила голос. Сайо, стоявшая поодаль, слышала эти слова и едва заметно улыбнулась, прикрыв рот рукой.

– Давай загадаем. Если по возвращении в Пусан кто-то подарит тебе шёлковый отрез персикового цвета для свадебного кимоно, то он и будет твоим суженым.

Сора-тян медленно подняла голову. В её глазах промелькнули удивление, смятение и робкая благодарность. Впервые за последние дни она почувствовала, что её тайна больше не кажется тяжёлой ношей. Мама поняла… и не осудила.

– Спасибо, матушка… – прошептала она. Голос дрожал, и, забыв про сдержанность, она крепче прижалась к матери, впитывая её тепло и знакомый аромат рисовой пудры со слабой нотой сандала.

Амико-сан улыбнулась, мягко провела ладонью по её волосам и так же тихо сказала:

– Всё придёт в своё время, моя девочка. Я за тебя искренне рада.

Она обняла дочь чуть крепче и, словно доверяя ей маленькую семейную тайну, едва слышно прошелестела:

– Я только одного не понимаю… – она прищурилась, притворно задумавшись, – как можно было влюбиться в человека, пусть молодого и красивого, но с полным отсутствием слуха?

Она картинно закатила свои большие глазки: движение было лёгким, почти театральным, словно она играла роль в театре Кабуки, и неизвестный мастер кисти, очарованный, запечатлел её, поймав момент между вздохом и улыбкой.

Сайо, стоявшая чуть поодаль, едва заметно подалась вперёд. Её строгий силуэт осветился мягким бликом, и, несмотря на привычную сдержанность, она тихо прыснула в ладонь, пряча улыбку, чтобы не нарушать интимность сцены.

А Сора-тян вспыхнула так внезапно и так ярко, что полутень комнаты дрогнула, едва подсветив сиротливо стоявшую у стены лампу (андон). Казалось: ещё одно биение сердца влюблённой юной девушки, и от её румянца действительно можно было бы её зажечь.

Её тонкая бумага поймала отблеск от щёк, и она, забытая и молчаливая в полутёмных покоях Соры-тян, приняла ярко-красный румянец за лучину и решила, что быть зажжённой всё же лучше, чем слушать тихие, почти шёпотом произнесённые слова людей.

Сайо наблюдала за ними с лёгкой, почти невидимой улыбкой. В её глазах светилось глубокое понимание и к дочери, и к матери. Она слышала каждое слово и восхищалась мудростью Амико-сан.

Сердце Сайо наполнилось тихим умиротворением. Казалось, она стала частью этого маленького шутливого, почти священного семейного заговора. И ей вдруг показалось, что Амико-сан попросила её остаться не случайно, словно посвящала её в семью. Но вместе с этим пришла и тихая печаль: ей никогда не суждено испытать того, что связывает мать и дочь.

Комар, низко гудя, лениво описал круг над головами женщин, явно выбирая себе жертву. Самой заманчивой для него была девушка с ярко-красными щеками, и он, словно пытаясь напомнить о себе, настойчиво и мерно зудел, ища возможность вмешаться в эту интимную семейную сцену.

Сайо невольно улыбнулась: как ни странно, этот бесстыдный маленький охотник напомнил ей о Ли Ёне – о его странной привычке тихо мычать себе под нос, звуком почти неотличимым от глуховатого жужжания. Ну, почти неотличимым, и она уже в третий раз за вечер, аккуратно осмотревшись, деликатно приложила руки ко рту, прикрывая невольную улыбку.

За окнами незаметно опустилась ночь. Морской ветер донёс солёный запах прибоя, и где-то вдалеке протянулся низкий гудок корабля, уходящего в сторону страны Ямато.

Этот звук прозвучал так же одиноко, как и мысль о молодом посланнике, который сейчас, возможно, смотрел на то же самое тёмное море, готовясь с раннего утра отправиться на Цусиму.